Мельник Акимович - Гранитный линкор

БИБЛИОТЕЧКА ВОЕННЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

МОСКВА —1959

Окраина большого северного города казалась пустынной. Среди голых, обледеневших камней и развороченных бомбами жилищ кривились чахлые тундровые березки. Заполярный день был короткий и тусклый. В проломах домов тоскливо выл ветер. От его порывов скрежетали скрюченные листы железа и дерзко реяли израненные пулями и осколками красные флаги. Мохнатые хлопья снега беспорядочно кружились над истерзанной землей и, не найдя пристанища, медленно падали в море.

На пепелищах торчали почерневшие от копоти кирпичные трубы, обгоревшие столбы да исковерканные скелеты кроватей. Тут же лежала перевернутая детская коляска, за заднее колесо которой зацепилась измятая распашонка, на разорванном рукавчике застыли капли крови.

На площадях и улицах зияли громадные свежие воронки, валялись опутанные телефонные провода и изуродованные остовы машин.

Город, измученный, искалеченный, но суровый и гордый, настороженно притаился среди скал на берегу заполярного моря.

В один из подвалов под развалинами многоэтажного дома спустился рослый матрос. Его могучая сутуловатая фигура, казалось, с трудом уместилась в непривычной солдатской форме, а на гордо вскинутой голове красовалась бескозырка с ленточкой «Северный флот».

У двери с надписью «Военный комендант» матрос остановился, не торопясь снял бескозырку, достал из вещевого мешка солдатскую шапку-ушанку, аккуратно надел ее и, застегнув на все пуговицы дубленый полушубок, хотел уже постучать в дверь, но его остановил насмешливый голос.

— Пошто, моряк, грех-то свой от коменданта в карман прячешь?

Матрос торопливо сунул ленточки от бескозырки глубже в карман и обернулся, озорные искорки вспыхнули в его серых глазах: позади стоял подтянутый, с автоматом и каким-то музыкальным инструментом, за плечами, такого же роста, как и он сам, широкоплечий, с подкупающей улыбкой солдат. По золотистому якорю на рукаве ладно сидевшего на нем полушубка да по надраенной до предельного блеска бляхе флотского ремня можно было узнать в нем матроса.

— А, морская пехота! — с уважением оглядывая с ног до головы пехотинца, широко улыбнулся матрос.— Давно, дорогой, с корабля-то?

— Не с корабля я...

— Откуда же?

— С неба свалился! — недоверчиво покосился на него солдат.

— Сразу видно,— круглое с яркими веснушками лицо матроса подернулось обидой.

Они вошли к коменданту и вручили ему два запечатанных пакета. Немолодое суровое лицо коменданта, капитана третьего ранга, вдруг стало озабоченным.

— Оба на Угрюмый? — прочитав предписания, испытующе оглядел он вошедших.

— Так точно!— отчеканил матрос, встретив обрадованный взгляд солдата.

— Дорожка-то наша, говорят, особенная, товарищ капитан третьего ранга? — поинтересовался солдат.— Опасная?

Комендант не ответил. Он достал из ящика стола толстую тетрадь и спросил:

— Ерохин Леонид Петрович?

— Я!—вытянулся матрос.

— Сибиряк Семен Николаевич?

— Я! — отозвался солдат.

Комендант записал их фамилии.

— Прошу, товарищ комендант, скорей отправить на место! — попросил Ерохин.

— Могу отправить не раньше чем через десять дней,— о чем-то думая, ответил комендант.

— Через десять дней?! — нахмурился Ерохин.

— Только так! — суровое лицо коменданта вдруг расплылось в улыбке.— Отправлю вместе с другими специальным транспортом под конвоем военных кораблей и самолетов... Спокойнее для вас будет.

— А, может, без конвоя, товарищ комендант? Катером бы каким-нибудь! — умоляюще посмотрел на коменданта Ерохин.

Комендант оживился.

— Хорошо. Пойдете катером. «Охотник» номер пятнадцать,— согласился он.— Через три часа быть на причале.

От коменданта, матросы направились к причалу. Они молча пробирались среди фантастических нагромождений полуразрушенного города, часто останавливались. Жизнерадостное лицо Ерохина, на котором только что сияла широкая улыбка, вдруг как-то неестественно вытянулось.

— Эх, что они наделали! — вырвалось у него.— Глянуть страшно!..— Ерохин помолчал.— Давно на флоте?

— Шесть лет.

— Где служил?

— На Балтике.

— А я—североморец... Так, говоришь, добровольно сюда пришел?

— Да.

— Это хорошо!— Ерохин с грустью посмотрел на развалины города.— В морской пехоте за все это,— ему будто дышать стало нечем,— можно штыком и гранатой мстить! А на корабле... Да и корабля моего больше нет. Один я уцелел.— Ерохин с силой пнул пустую консервную банку, жалобно зазвенев, она ударилась о железную балку.— Тяжело! — со стоном произнес он и остановился у небольшого разрушенного домика.— Посидим тут малость...— Ерохин устало опустился на угол кровати, торчавшей из-под обломков.

Оба долго молчали. Где-то тревожно выли сирены.

На огрубевшей от морских северных ветров щеке Ерохина задрожала слеза, потом другая, третья.

— Вижу, сердешный, неладно у тебя на душе... Поделился бы со мной,— ласково тронул за рукав матроса Сибиряк.

Ерохин не ответил. Он хмуро поднялся, подошел к уцелевшей русской печке и стал ощупывать ее кирпичи, словно разыскивая давно утерянное тепло.

— Вот все хочу узнать, Семен, зачем у тебя за плечами эта гора болтается?— вдруг спросил он Сибиряка.— Не гневайся за глупый вопрос, интересно все же...

— Гитара это...

Помолчав, Ерохин улыбнулся:

— Ладно скроен ты, Семен! Красивый! Девушки по тебе небось гурьбой сохнут?

— Одна у меня только, Зоя!— В больших голубоватых глазах Сибиряка скользнула нежная грусть.— Далеко она отсюда...

— Любишь?

Семен не ответил.

— Расскажи про свою Зою, а?

— Не смогу.

— Понимаю... Хорошая, значит?

— Хорошая мало — особенная! — Семен задумчиво смахнул снежинки.— Это было на крутом берегу Енисея — место там наше любимое... В последний вечер перед тем, как на флот уходить, ждал ее... Помню — рядышком молодая березка росла. У нее тогда только что почки распустились, листочки, зелененькие и нежные-нежные... А березка такая стройная, радостная. Ведь только одна она в тайге на мою Зою была похожа! Бывало, глянешь на кудрявую — и так радостно на душе делается. Через Енисей перемахнул бы!

— А говорил, слов не хватит! — еще больше помрачнел Ерохин.— Любовь-то и не у поэта красивые слова находит.

— Как пришла она,— мечтательно продолжал Семен,— рядышком села и ни слова. Я тоже молчу. Березка листочками не шелохнет. Будто втроем уговор взяли молчать. Так до зорьки молча и просидели. Эх, друг, хорошо нам тогда было! Ведь и не говорили, а всю душу как на ладонь выложили...— Сибиряк вздохнул.— Прощаться стали, я к березке подошел. Росинками она была покрыта, будто серебряные серьги на ней. Веточку к своей щеке прижал... Понимаешь? Очень хотелось мне Зою поцеловать, да робел... Смотрю, а у нее тоже, как у березки, в глазах серебряные росинки блестят. «Аль она лучше меня?» — злей, чем на соперницу, посмотрела на березку Зоя. И сама обняла меня, да так, что век помнить буду!