Сергей Саканский - Искатель, 2013 № 09

— Уль, спишь?

Ульяна не отвечает. Гриша за плечо ее потряс.

— Спишь, что ли?

Ульяна открыла глаза.

— Чего тебе?

— Где бутылка-то?

— Выпил. Или забыл? И память уже отшибло… допился.

— Так сбегай!

— С ума ты сошел! Куда бежать?! Ночь на дворе. И на работу завтра. И это забыл?

— Уже завтра? Забыл… Ладно, спи.

Лег, поворочался еще немного и захрапел. У Ульяны отлегло от сердца.

Утром Гриша на работу ушел с похмелья хмурый и злой. Но пришел трезвый. Неделю держался, а потом запил. Как Ульяна ни билась, сделать ничего не могла. В выходные он так накачался, что в понедельник не встал. Ульяна рукой махнула на него и ушла в контору. Когда вечером пришла домой, он уже опять пьяный был, и так всю неделю. Потом кое-как очнулся, поехал на работу, приехал, очевидно, рано, потому что, когда Ульяна забежала в обед домой, он уже там был. Бутылка стояла на столе, но муж был почти трезв. Недобро усмехнулся, увидев Ульяну.

— Что прибежала? Проверить?

— Что проверять, и так все ясно…

— И что же нам ясно?

— Да все…

— Какие мы проницательные оказывается… — Тут Гриша вдруг посерьезнел: — Уволился я…

— Как уволился?

— Не ожидала? А вот так, уволился, и все.

Ульяна от неожиданности села на стул. Хотя какая такая неожиданность может быть, если человек неделю на работе не появлялся? Все даже вполне ожидаемо.

— И что теперь? Что делать-то будешь?

— Не боись, на твоей шее сидеть не стану, заначка есть. А потом шабашку делать буду. Руки у меня тем концом вставлены, проживу. Мишка меня давно в бригаду звал. В сезон, говорит, кучу бабок зашибает, так, что мне и за год не заработать.

— Ты думаешь, Мишка пьянь терпеть будет? Вот именно, что ему зарабатывать нужно, а не водку пить. Ему работники нужны, а не нахлебники.

— А кто тебе сказал, что я нахлебником быть собираюсь? Сказал же, буду работать.

— Ну-ну, хочется верить…

— Да что ты разнылась-то?! Слушать противно. Мало тебе все, что ли? У тебя родители богатые, прокормят! Чего ты мне указывать взялась?

— Да Бог с тобой, Гриша…

— Со мной, со мной Бог… а сейчас уйди, не мешай. Плохо мне…

Заначка, про которую говорил Гриша, быстро закончилась.

Еще бы, если каждые три часа за водкой бегать. Силы у Ульяны кончились, руки опустились. Никакого просвета впереди, никакой надежды. Зашла как-то вечером к матери. Хотела просто посидеть, отойти душой, но не выдержала, расплакалась, забилась в истерике. Завыла, как раненое животное, на пол упала, катается… Мать испугалась, тоже заголосила. Валерьянки принесла, капает в склянку, а у самой руки трясутся. Насилу выпить заставила. Успокоилась Ульяна немного, прилегла на диван.

— Доченька, да что ты… напугала меня как… Что же ты себя-то убиваешь? Да Бог с ним, с пьяницей этим, возвращайся домой. Ты молодая еще, все у тебя впереди. А ну как руки распускать начнет?

Так и до беды недалеко. Что ты мучаешься? Мне и самой на тебя смотреть больно. Разве для этого я тебя родила, чтобы какой-то ирод над тобой издевался?

Ульяна издала тяжкий вздох.

— Да не ирод он, мама, душа у него больная… А мучаюсь я от того, что помочь не могу…

— Доченька, всем на свете не поможешь. А так и он пропадет, и ты себя загубишь. Уж сколько ты терпишь? Никто тебя не упрекнет.

— Упрекнет.

— И кто же это, помилуй Господи?

— Он и упрекнет, тот, кого ты назвала, — Господи…

— Доченька…

— Мама, я обещала быть и в горе, и в радости. И что же получается, что в радости пожалуйста, а в горе — сами справляйтесь? Виновата я, мама, ты же не знаешь ничего… Это мне наказание такое…

— В чем ты виновата-то?

— Это мое дело. Про то тебе лучше не знать. А только не могу я его оставить.

— Ну, поживи хоть немного дома, пусть одумается. Увидит, что тебя нет, может, всколыхнется что-то внутри. И тебе отдохнуть надо. Живем-то рядом, навестить всегда сможешь.

Чувствует Ульяна, что не сможет она сейчас вернуться, силы кончились. И правда, отдых ей нужен. Чтобы побыть одной, без мыслей и чувств, не видеть Гришу, его опухшее пьяное лицо, не слышать его пьяного бормотания про русалок и клады. Устала она. Не железная ведь.

— Ладно, поживу у вас недельку, может, и правда одумается.

Мать обрадовалась, захлопотала вокруг Ульяны.

— Вот и умница, вот и молодец. Отдохнешь, нервы успокоишь. А там видно будет.

От валерьянки Ульяну в сон клонит.

— А отец что скажет?

— Да что же он скажет? Разве он враг тебе, дочка? Он уже у меня спрашивал, как там Улечка справляется? Гришка-то, мол, пьет не просыхая. Не обижает ли нашу девочку? Пусть, говорит, домой возвращается, ежели что. Не на одном Гришке белый свет клином сошелся. Какие ее годы.

— Я знаю, папа за меня горой…

— Ну а знаешь, чего спрашиваешь? Пришла и живи.

— Поживу немного… — Ульяна выбивала зубами дробь, — накрой меня чем-нибудь, холодно что-то.

Мать принесла теплое одеяло, накрыла Ульяну. Та уже спала, свесив руку с дивана. Мать заботливо поправила подушку и выключила свет. Накапала себе валерьянки, выпила и ушла на цыпочках, чтобы не разбудить дочь.

Когда пришел отец, мать рассказала ему, что творится с Ульяной, и отец покачал головой.

— Мне этот молодчик сразу не глянулся. Но теперь что говорить. Если обидит ее, со света сживу.

— Ну что ты, Леня, что ты… Молодые они еще, сами разберутся. Глядишь, уладится все вскорости.

— А не уладится, так пусть разводится, места хватит.

— Да не хочет она…

— Ладно, что заранее причитать, поживем — увидим.

— Твоя правда…

Родители пошептались еще и затихли.

На следующий день после работы Ульяна зашла к мужу. Он уставился на нее, буравя красными-глазами.

— Где была-то всю ночь? Шлялась, что ли?

— Постеснялся бы в выражениях… шлялась… у родителей была.

— Что там делала? — Гриша икнул.

— Отдыхала. Пожить у них хочу. Устала я от нашей жизни.

— Вот как. — Гриша опрокинул стопку в рот, крякнул, утерся рукавом. — Ну иди, живи. Скатертью дорога. Без тебя обойдусь. Только и знаешь, что ныть да причитать. Мне тоже покоя хочется.

— Пить спокойно?

— А хоть бы и пить, тебе-то что?

— Муж все-таки…

— Муж?! Тогда терпи, если муж!

Ульяна замешкалась. Может, потерпеть еще? Муж ведь… Отвернулась к окну, задумалась. Вдруг Гриша резко дернул ее за руку, усадил к себе на колени. Впился мокрыми от водки губами Ульяне в губы, отчего у нее перехватило дыхание и слегка замутило.

— Пусти, ирод, пусти! — Ульяна вырвалась из цепких объятий, поправила платье. Брезгливо вытерла губы. — Нет, пойду. Без меня, может, одумаешься. Одиночество, глядишь, на пользу пойдет.

Гриша пьяно захохотал.

— Что, не нравится такой муж? Нам подавай доброго и хорошего, чтобы желания исполнял, на руках носил… Не до-ждешь-ся! Слышишь, ты, уродина!