Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы

— Ты счастлив теперь?

Он молчит, озадаченный таким вопросом, потом отвечает:

— Так. Я счастлив!

— Вправду?

— Вправду.

— А не тоскуешь ли ты по хлопцам, по границе? Ты подумай: сейчас ведь золотой сезон! Ночи долгие, глухие, черные!.. Золото плывет через границу. Хлопцы крадутся по полям и лесам. Днюют по амбарам, по глухим логам. Пьют, гуляют. Каждый день — новое! Каждую ночь — приключения!

Долго я говорил. Но потом заметил удивленный взгляд Петрука и замолчал. Понял я, что он меня не слушал. А он и говорит:

— Знаешь, я совсем про это забыл!

— Совсем?

— Так. И не думаю про это. Что в этом интересного?

Тогда встаю и говорю:

— Ну, время мне идти. Ждут меня.

Прощаюсь. Он жмет мне руку, спрашивает:

— Когда придешь?

— Не знаю.

— Приходи завтра. Обязательно!

— Может быть.

Провожает меня на улицу, возвращается. Идя по тротуару, вдоль дома, я слышу сквозь открытое окно его задорный смех. Не такой, как раньше, — сочный, яркий, простодушный, искрящийся жизнью, радостью.

Думаю: «Не наш он, совсем не наш».

Иду по улице. В голове крутятся неясные мысли. Жаль чего-то. И на душе такая тяжесть, будто потерял что-то дорогое навсегда! Иду искать коллег. Потом поеду с ними в ресторан — напьемся и закончим вечер у девок.

Начинает все это мне надоедать. Обрыдли мне и попойки, и обманщики, и город, в котором правду приходится проносить сквозь множество кордонов, как наш товар! Все тут яркое, слепящее глаза, очень сложное с виду — а внутри прячутся обычная грязь и ложь. На границе жизнь полней. Там под грубостью и шелухой грубых слов кроются умные, мудрые мысли и ни капли нет лжи. А тут все всегда притворяются, играют роли в чудовищном фарсе-комедии-трагедии. Всегда театр — и в доме, и на улице. Тут женщины маскируют красивыми платьями и изящным, но часто грязным бельем немощные, больные тела. А там под убогим платьем и бедным льняным бельем — горячие, сильные тела, любовь без обмана — по желанию, не для заработка и не из любопытства.

Тоскую я, не понимая, по чему. Хочу поскорей вернуться на границу. Предлог для того хороший: нужно не упустить золотого сезона и разобраться с «повстанцами». Поговорю завтра про то с хлопцами.

Зашел я как-то раз со случайным знакомцем, знатоком «веселой» жизни города, в место, где было несколько очень симпатичных женщин. С удивлением увидел там Юрлинову Соньку. Сперва подумал: ошибка, но после убедился — это она. Была в зеленом шелковом платье с глубоким декольте. Плечи — вовсе голые. Выглядела молодо и привлекательно. И весело. Подошел к ней — не узнала меня.

— У пани есть своя комната? — спрашиваю у Сони.

— Так.

— Тогда пойдем.

Когда оказались мы в маленькой комнатке один на один, увидел, что женщина хмурится и внимательно на меня смотрит.

— Как зовут пани? — спрашиваю.

— Лаура.

Тогда я к ней на «ты»:

— Для других ты будешь Лаура, а для меня — Соня.

— А кто ты?

— Я из Ракова. Ходил вместе с тобой и Юрлиным за границу. Потом меня не брали, стрелял я в мужиков на болоте у Горани.

— Ага! Знаю! Владек!

— Так.

— И узнать не смогла! Так изменился!

— А ты от мужа удрала с Ванькой Большевиком?

— Так.

— А где он?

В Сониных глазах показались слезы.

— Бросил меня, холера! Забрал все, что у меня было, и удрал неизвестно куда!

— Возвращайся к мужу! Он тебя так любил… Примет тебя.

— Чтобы снова под замком сидеть или по лесам лазить? Хватит мне границы, боком вылезла!

— Здесь хочешь остаться?

— Ну, так… А почему бы нет? Хозяйка добрая. Ешь, сколько хочешь. Работать не нужно. Одеваюсь, как хочу. Гости меня любят.

С удивлением слушаю, как она хвастается своим новым положением. Потом спрашивает:

— В местечке будешь?

— Буду.

— Золотой мой, не говори никому, что меня тут видел. Не скажешь?

— Если не хочешь, не скажу. С чего мне?

Когда поздней распрощался, снова попросила меня, заглядывая в глаза, чтобы не говорил никому. Чувствую тревогу в ее голосе.

— Не скажешь, золотко?

— Сказал же, что нет, значит нет! И кончено!

— Ну, не злись!

Попрощался я с Соней. Она попросила, чтоб навещал ее… Иду к Грабарю. Тот пересматривает новую серию покупок, а Щур, сидя в кресле, курит папиросу и высмеивает его. Грабарь обращается ко мне:

— Видишь? — и показывает ладонью на Щура. — Насел на меня, будто Каспер на сучку. Все ему плохо! Все ему не нравится!

— Да на холеру тебе это? — спрашивает Щур. — Куда ты это денешь?

— В Радошковичи отвезу. Маме отдам.

— И несессер тоже? — глумится Щур.

— Все отвезу.

— И что она будет с этим делать?

— В хозяйстве пригодится! Первая категория!

— Несессер, картошку отмерять?

— Тебе моих денег жалко?

— Можешь их выбросить или сжечь! Мне и своих не жалко! — сказал Щур. — Но какого черта тебе это все? Что заработать даешь извозчикам, кельнерам, служкам гостиничным, девкам — это я понимаю. Но зачем ты все это покупаешь — не понимаю я, не понимаю!

— Так нужно и фабрикантам дать заработать! — отвечает Грабарь и прыскает звучным смехом.

— Ржешь, как жеребец на кобылу! — сообщил Щур, встал с кресла и подошел к окну.

Вечерело. В комнате стало темно. Света мы не зажигаем. Молчим. Потом Щур говорит:

— Знаете что, хлопцы? Сейчас — самый сезон, самая работа, а мы тут валандаемся, у баб волосы в подмышках рассматриваем!

— Хватит уже! Я возвращаюсь утром! — говорю решительно.

Грабарь молчит.

— И я возвращаюсь! — подтверждает Щур.

— Ну, тогда и я с вами! — отзывается Грабарь. — Но тогда нужно позабавиться напоследок! — добавляет оживленно. — Чтобы искры летели! Первая категория!

Остановились мы на краю местечка и отпустили мужика, привезшего нас со станции Олехновичи.

— Вы, хлопцы, здесь подождите, — сказал Щур, — а я к Гусятнику пойду, узнаю, чего нового в местечке.

— Только возвращайся мигом! — попросил Грабарь.

— Ну, добре.

И скрылся в темноте.

Не возвращался целый час. А когда, наконец, вернулся, рассказал:

— Ох, добре, хлопцы, что не пошли сразу на мелину. Там нас второй день ждут. Обыскивали. Донес кто-то, что укрываешься у Вороненка. Вслепую, пся крев, тычут пальцами — и попали же! Про меня еще не знают ничего, только тебя ищут. И его, — Щур кивнул в сторону Грабаря, — но не знают, кто он.

— Что сейчас делать будем? — спрашиваю.

— Знаю я место… мелина каменная! И пункт хороший. Только там нужно ти-ихо.

— Так веди нас!

Обойдя по берегу реки местечко, вышли в поле. Долго брели узкими стежками близ берега Ислочи. Потом, идя напрямик полями, вышли к большому каменному полуразрушенному дому.

— Что это? — спрашиваю Щура.

— Винокурня. Тут Поморщизна рядом и до границы рукой подать. Не раз тут товар мелиновал и сам кемарил.