Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

Она говорила почти шепотом, и я тоже отвечал ей шепотом. А когда она показала, куда надо идти, я только кивнул в ответ и пошел на носках, осторожно обходя доски.

В конце комнаты, возле окна, за столом сидел и что-то подсчитывал на маленькой счетной машинке седой гладко выбритый человек. Я постоял немного, посмотрел, как он крутит ручку машинки, не решаясь заговорить. Наконец он поднял голову и посмотрел на меня, чуть сощурив красноватые, будто от бессонницы, веки.

— У меня записка… От моего отца… И вот… — Я положил перед ним папку, достал записку и повернулся, чтобы уйти.

Он взглянул и покачал головой.

— Это не мне. Это инженеру Чижову.

— А… Я думал, это вы Чижов.

— Подожди немного, он сейчас придет. Присядь пока.

Я сел и стал ждать. По правде говоря, ждать было нечего. Седой старик легко бы мог передать папку и без меня. Но мне нравилось в этой чистой тихой комнате, где бесшумно работали люди.

Седой старик все крутил и крутил ручку, сверяя и исправляя что-то в большой сшитой вместе пачке исписанной бумаги. В соседней комнате негромко затрещал телефонный звонок. Скрипнула дверь, и женский голос позвал:

— Товарищ Вержинский! Альберт Владимирович! Вас к телефону!

В первые минуты мне показалось, что я просто ослышался. Но голос еще раз с нетерпением повторил:

— Альберт Владимирович!.. Товарищ Вержинский!..

— Вы меня? — приставив ладонь к уху и приподымаясь, спросил седой старик, которого я принял за инженера Чижова.

— Ну конечно! — донеслось из-за двери. — Вас к телефону!

Старик торопливо заложил свою пачку бумаг линейкой, встал из-за стола и ушел. А я сидел, остолбенев от изумления, с вытаращенными глазами и разинутым ртом. Альберт Вержинский? Неужели тот самый?.. Да не сплю ли я? Или, может быть, у меня жар, как у отца?

Я даже пощупал себе лоб. Нет, лоб был холодный. Только капли пота выступили на нем от волнения.

Вержинский! В миг перед глазами моими промелькнули желтые застекленные полки архива, тетрадка в картонном переплете, внимательные глаза маленькой седой сотрудницы Татьяны Федоровны… Промелькнули пожелтевшие странички, исписанные торопливым неровным почерком, загадочные буквы «N. R.»…

Старик вернулся, покашливая, снова уселся за стол. А я все еще не мог прийти в себя. Наконец с трудом, запинаясь, я спросил чуть слышно:

— Вы… Альберт Вержинский?..

Тотчас же я вспомнил, что старик, по-видимому, глуховат и не расслышал моего вопроса. Но он услыхал и, удивленно приподняв брови, кивнул головой:

— Я Вержинский. Что же тут особенного?

Дрожь охватила меня. Его, конечно, изумила моя оторопелая физиономия. Откуда же он мог знать, что для меня встретить его все равно, что увидать где-нибудь на улице египетского фараона Рамзеса Второго.

— А вы… Вы тот самый Альберт Вержинский? — пролепетал я, чувствуя, что получается совсем глупо. — Тот самый или другой какой-нибудь?

— Что с тобой, мальчик? — пожал плечами старик. — Какой тот самый?..

— Ну, тот, который подпоручиком был у генерала Войцеховского?..

Первый раз в жизни видел я, чтобы человек мог так побледнеть. Он стал желтовато-белый, как бумага, что была прикреплена к чертежной доске у окошка.

— Откуда… ты знаешь?.. — проговорил он.

И тут я забормотал что-то совсем несусветное. Наверно, будь на моем месте Женька, он бы, конечно, сообразил, что надо сказать. Не знаю, много ли понял Вержинский из моих бессвязных восклицаний, но только вдруг он сгорбился и схватился рукой за сердце.

— Ты… Ты нашел… мой дневник… — срывающимся голосом тихо вскрикнул он.

— Это не я… То есть мы нашли… То есть нам показывали в архиве… Мы эту учительницу искали… Вместе с Женькой… Мы думали, что вас тогда убили… А вы живой, оказывается…

— Боже мой!.. Боже мой!.. — шептал старик, еле шевеля губами.

Мимо нас прошел большими тяжелыми шагами высокий широкоплечий человек с кипой каких-то бумаг. Он взглянул на Альберта Владимировича и испуганно кинулся к нему.

— Что с вами? Вам нехорошо?

— Ничего, ничего, — криво улыбнулся Вержинский. — Пройдет…

— Что значит пройдет! — заботливо наклоняясь, говорил высокий. — Мы сейчас машину вызовем. Поезжайте домой… Товарищ Кузнецова! Позвоните в гараж. Альберту Владимировичу плохо.

Из-за досок стали высовываться головы. В комнате сразу сделалось шумно. Захлопали двери. Повеяло сквозняком.

— Ничего, ничего, — повторял старик, доставая из пиджачного кармашка маленькую бутылочку. — Вот приму валидол… Все пройдет.

— И не спорьте, — отрезал высокий. — Немедленно домой. Товарищ Кузнецова, вы проводите Альберта Владимировича.

— Мальчик… — сказал Вержинский, указывая на меня. — Пусть он тоже поедет со мной. Кстати… товарищ Чижов!.. У него к вам дело… Какая-то записка…

Только сейчас очнулся я от оцепенения, охватившего меня во время этой суеты.

— Я записку вам привез… И папку… Меня отец прислал, инженер Кулагин…

— Ты сын Степана Андреевича Кулагина? — спросил Чижов, разворачивая и пробегая глазами записку. — Спасибо, что привез расчеты. Это очень нужно.

— Машина ждет, товарищ Чижов, — прибежав, сообщила девушка в сиреневой косынке, у которой я спросил, где можно найти инженера. — Можно ехать, Альберт Владимирович, — заботливо сказала она Вержинскому.

Вместе с каким-то молодым черноволосым человеком в очках она помогла старику подняться, и он медленно, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям. По дороге он несколько раз оглянулся, проверяя, видимо, иду ли я за ним. Я не отставал, но в голове у меня трещало и гудело от всего, что произошло.

Чижов проводил нас до новенькой синей «Победы», которая ждала у входа в управление, помог девушке усадить старика на заднее сиденье и велел обязательно последить, чтобы Альберт Владимирович лег и не вздумал бы ходить.

— Пусть непременно ляжет, — обернулся он и ко мне.

Я кивнул и тоже влез в машину. Хлопнула дверца. Взревел мотор. «Победа» плавно тронулась с места, и мы покатили мимо высокой заводской стены, мимо проходной, откуда начала выходить смена, свернули на шоссе и помчались в сторону темневших вдали корпусов рабочего района.

Ехать пришлось недолго, но я успел прийти в себя. И тогда тревожно и настойчиво стали донимать меня разные сомнения. Зачем Вержинскому понадобилось, чтобы я поехал с ним? Не собирается ли он завезти меня к себе домой да там, когда мы останемся одни, разделаться со мной? Может, он всю жизнь хранил в тайне, что когда-то служил у белых? Недаром ведь он так побледнел и испугался…

Помогая Кузнецовой вести Альберта Владимировича по лестнице на второй этаж, я чувствовал, как страх противным холодком забирается мне в самое сердце. Не лучше ли сейчас, пока не поздно, взять и улизнуть подобру-поздорову? Но тотчас же, еще настойчивее, чем мои опасения, зазвучал, забился строгий и твердый голос где-то у меня внутри: «Опять трусишь? Опять хочешь удрать, когда, может быть, два шага остается тебе до того, чтобы узнать, что стало с пленными красноармейцами, с ней, с учительницей Ольгой!..»