Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

Мы с Женькой хорошо знали этот дом. Он стоял наискосок от Дома пионеров. Но мы никогда не подозревали, что в подвале этого особняка в 1907–1909 годах тайно работала подпольная типография большевиков. Купцу Стратону Иванову ничего о ней не было известно. Зато его сын, Николай Стратонович, помогал подпольщикам, доставал бумагу, шрифты, краску.

Показалось как-то купцу, что под полом вроде какой-то шум. Но сын убедил его, что появились в подвале мыши. Купец мышей до смерти боялся и завел сразу десять котов. Поднимали они по ночам такую возню, что шума работающей печатной машины совсем не было слышно.

Однажды Николай Стратонович сказал отцу, что собирается ехать в Германию — лечиться. Купец отвалил ему денег, а он никуда не уехал и на отцовские деньги выписал из-за границы новую печатную машину. Сам же он два месяца, не выходя, просидел в подвале, помогая рабочим печатать революционные листовки.

— Здесь, на стенде, вы видите портрет Николая Стратоновича Иванова, — показал указкой экскурсовод.

Из узкой рамочки смотрело на нас спокойное лицо худощавого человека с аккуратной бородкой. Серые внимательные глаза были чуть прищурены. Я долго глядел на портрет, а когда обернулся к Женьке, то заметил, что он ставит в своей тетрадке какие-то крестики. Я заглянул через его плечо.

— Что это ты отмечаешь?

— Знаешь, Сёрега, что я придумал, — ответил Женька шепотом, потому что сердитый экскурсовод недовольно взглянул в нашу сторону. — Знаешь что! Мы не только доклад приготовим, а сделаем еще альбом. У меня есть чистый совсем. Это я отмечаю, про какие события можно фотографии достать или самим нарисовать картинки…

«Самим» — это он, конечно, сказал, чтобы меня не обидеть. Он-то рисовал здорово. А из меня художник неважный.

— Понимаешь, — продолжал шептать Женька. — Доклад — что? Прочитал — и забыл. А альбом останется! Только Ивану Николаевичу пока ничего не скажем, ладно?

На третий день мы исписали обе тетрадки, и, когда вышли из музея, Женька о чем-то задумался.

— Эх, Серега, — сказал он, вздохнув. — Здорово уже успели нашу историческую эпоху изучить. Ничего нам не осталось.

— Конечно! — подхватил я. — Надо было нам в первую группу записаться. Нашли бы какие-нибудь древние черепки — вот и угадывай, кто здесь жил, какие люди. А сейчас что? Найдут лет через тысячу, ну, хоть нашу отрядную стенгазету, и даже по ней все ясно станет. Вот, скажут, жили здесь в двадцатом веке такие два приятеля Сережка Кулагин да Женька Вострецов!..

На следующее утро мы решили зайти к Ивану Николаевичу и рассказать ему, какие мы собрали материалы.

Дома у Ивана Николаевича мы бывали не раз. Он жил в самом центре, на улице Ленина, рядом с автобусной остановкой.

— Ну-ну, исследователи, — встретил он нас, весело поблескивая очками, — говорите, как дела с докладом? Много сделали новых открытий?

Тут и дернуло меня за язык:

— Материала мы много собрали, Иван Николаевич, а никаких новых открытий нет. Все и без нас уже пооткрывали.

Иван Николаевич внимательно на меня посмотрел, перелистывая наши тетрадки.

— Что ж, молодцы, — сказал он, — думаю, что достаточно понаписали. Можно и доклад готовить.

Потом он встал, еще раз пристально на меня поглядел и вдруг спросил:

— А вам обязательно хочется сделать какое-нибудь открытие?

Мне показалось, что Иван Николаевич просто решил над нами посмеяться. Я уж и сам хотел сказать, что пошутил. Но Женька опередил меня.

— А разве можно сейчас какое-нибудь важное открытие сделать? — спросил он как будто между прочим. Но уж я-то видел, что он волнуется. — Разве можно?.. — повторил Женька. — Ведь про революцию — и про тысяча девятьсот пятый год, и про семнадцатый — уже давно все известно…

— Ты так думаешь? — проговорил Иван Николаевич.

Холодок пробежал у меня по спине. Мне почему-то показалось, что Иван Николаевич знает какую-то тайну, но сомневается, можно ли нам ее доверить.

— Ладно, — сказал Иван Николаевич. — Будет у меня для вас особое задание.

— Какое? — Женька вскочил со стула, и глаза его загорелись.

— Узнаете завтра.

Целый день мы с Женькой гадали, что это может быть за задание. Женька уверял меня, что мы непременно полезем в какие-нибудь неизведанные пещеры, где собирались рабочие-дружинники и где на стенах остались неразгаданные надписи. Я сначала возражал ему, но потом мне и впрямь стало казаться, что есть у нас в городе какие-нибудь неизвестные катакомбы, вроде тех, что описаны в книге «За власть Советов!».

На другое утро чуть свет Женька прилетел ко мне, и мы побежали к Ивану Николаевичу.

— Хорошо, что пришли так рано, — сказал он. — Времени у меня сегодня мало, а нам нужно пойти в городской архив.

— Зачем? — разом спросили мы.

— Там узнаете.

До архива надо было ехать на автобусе. Мы ехали молча. Я знал, что спрашивать у Ивана Николаевича про особое задание бесполезно: сейчас все равно он ничего не скажет. Так, в молчании, только переглядываясь и перемигиваясь с Женькой, доехали мы до остановки площадь Советов.

Когда мы вышли из автобуса и свернули в переулок, Иван Николаевич неожиданно заговорил сам. Но про задание опять ничего не сказал. Мы только услышали от него, что сотрудники архива работают сейчас над материалами событий первой русской революции и что найдено много ценных документов.

— Вот и посмотрим, — закончил он, — может быть, для вас тоже отыщется что-нибудь интересное. Надо только как следует порыться в архиве.

Когда мы подходили к зданию архива, я думал, что придется спускаться в какой-нибудь подвал, набитый бумагами, в которых и правда надо будет рыться, чихая от пыли. Но архив оказался похожим на библиотеку. В светлых, чистых комнатах — ни соринки. По стенам — ряды желтых полок. На них, под стеклами, стоят одинаковые папки в синих переплетах.

Иван Николаевич что-то сказал маленькой седой женщине, которая сидела за столиком в одной из комнат. Она прищурилась и оглядела нас так пристально, что я даже потрогал пальцами, не съехал ли у меня галстук набок. Мог еще испачкаться воротничок, и я на всякий случай скосил глаза. Нет, все было в порядке.

— Сейчас принесу, — сказала женщина, кончив нас разглядывать, и вышла.

Вскоре она вернулась и положила на стол две одинаковые синие папки с черными тесемочками: одна была потоньше, другая потолще. Иван Николаевич взял одну из них и бережно развязал тесемки.

— Ну-ка, попробуйте разобраться, — сказал он, расправляя на столе листок бумаги.

Это был затрепанный, пожелтевший от времени лист. Даже не целый лист, а только отрывок. Правый верхний угол у него был обгорелый, а нижний слева — оторван. Коричневая бахрома на обожженной стороне проходила как раз по изображению двуглавого орла, так, что он превратился в одноглавого. Снизу, под орлом, стояли печатные старинные буквы: «уѣздная Судебн…» И еще ниже: «Слѣдоватѣль по особымъ дѣ…»