А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

— Ой! Яга ж вш oni вылупив?

Марина строго подтолкнула Галю.

Красивый, широко улыбаясь, заговорил на чистейшем украинском наречии:

— Ничего не понимаю. Честное слово, ничего не понимаю. Да вы — хохлушки, что ли?

— Хохлушки, а як же?

— Красавицы вы мои!

Он чуть не прыгал от радости. Второй путник успел кое-как оправиться и также вступил в разговор.

— Простите, что я так, — он изъяснялся по-русски. — Мы, видите, нечаянно забрели.

Галя поняла.

— Да вы откуда будете?

— Собственно говоря, из Москвы.

Простоволосый не унимался.

— Голубушки вы мои! Да я сам пять лет на Украине жил, в Киеве… моя мать хохлушка.

Внезапно его голос осекся. Зеленовато-серая бледность покрыла лицо.

— Да ты садись! Есть хочешь, небось?

Марина метнулась в хату и вернулась с огромной крынкой молока. Гости жадно отпили по несколько глотков. Девушки нерешительно переглянулись.

— А то пойдем в холодок. Бабка к попу пошла. Отца до ночи не дождешься.

В хате было прохладно и полутемно.

Здесь юноши постепенно пришли в себя и рассказали о своих приключениях. Трое суток нестерпимой жары и режущего холода, сумасшедшее удивление при виде украинской деревеньки, оказавшейся одной из баснословных азиатских колоний.

Девушки рассмеялись и объяснили, как могли, чудесное недоразумение. Много десятков лет тому назад, когда царский произвол на Украине стал нестерпим, сотни семейств переселились с насиженных мест в далекий Туркестан. Они вывезли с родины старинный уклад, национальные костюмы, старозаветные обряды и обычаи. Козодоевский вспомнил, что где-то в низовьях Аму-Дарьи притаились такие же немецкие колонии, возрождающие времена старой Германии.

Наговорившись вдоволь, Марина и Галя принесли воды в глиняной миске и вышитый ручник. На столе уже стыли остатки настоящего малороссийского борща. Три гоголевских вареника сиротливо лежали в сметане.

— Ну, хлопцы, годи балакати, лягайте спаты.

Галя зевнула, прикрыв рот широкой загорелой рукой. Здесь, по старинке, после обеда все село сладко и жирно засыпало. Путешественники с радостью подчинились старому обычаю. Через минуту они спали, как убитые, в клуне, похожей на индейский вигвам.

Деревенька, в которую попали путешественники, давно потеряла счет годам, и только старый поп занимался летоисчислением, необходимым для совершения немногочисленных треб. Вместе с прадедовскими чубуками и прабабушкиными плахтами на горячую землю средней Азии переселилась добрая старая любовь к сплетне. Веселые кумушки ждали работы, и, едва выспавшись, Галина пошла по селу с полными горстями новостей.

Когда Козодоевский и Сережа проснулись, хворостяная клуня казалась осажденной шепотом, шорохом и любопытными карими глазами. Где-то справа то и дело вспыхивал и с шипением погасал придушенный девичий смех. Козодоевский вскочил на ноги и подтянул сползавшие от худобы бахромчатые брюки. Толпа осаждающих с визгом бросилась врассыпную.

— Ото ж бисовы диты, — с улыбкою прислушался к босому топоту охохлаченный Сережа и приподнялся, ударившись макушкой о деревянную баклагу. Трехдневную усталость как рукой сняло. Едва приятели, по обыкновению, начали спорить, как дверь клуни с писком отворилась и под притолокой показалась голова с обвисшими запорожскими усами и черешневой люлькой во рту. Огромный опереточный хохол молча протиснулся в клуню, не торопясь вытряс погасший чубук, заткнул люльку за голенище и остановился, широко расставив ноги. Наконец он густо откашлялся:

— Здорово, добродию!

Сережа и Козодоевский с улыбкой переглянулись.

— Здравствуйте!

— Эге ж.

И хозяину (вид у хохла был хозяйским) и гостям было о чем порасспросить друг друга, но разговор не вязался. «Ну и старинка! — думал Сережа. — Рассказать — не поверят». Запорожец вывел их на воздух. Скоро все очутились около все той же хаты, где остались три гоголевских вареника и борщ на донышке горшка. Теперь двор был битком набит народом, собравшимся на явно коллективный ужин. За ужином щирые украинцы перебрасывались веселыми замечаниями; виновников сборища они, как могло показаться, вежливо чуждались. Наскоро поужинав между огромным хозяином и крошечной старушонкой, путешественники тщетно пытались завязать разговор через стол: сотрапезники улыбались, но на вопросы отвечали неясными междометиями. Наконец, хозяин встал и тяжело перекрестился, остальные последовали его примеру. Рука Козодоевского невольно поднялась, но, почувствовав на себе удивленный взгляд Сережи, направилась к висевшей на ниточке пуговице толстовки. В бабьих рядах послышался неодобрительный шепот. Добродушный хозяин, казалось, ничего не заметил:

— Ну, зараз ходим до голови.

Он легонько облапил податливых гостей и уволок их на поклон к местному старосте.

Хата головы отличалась от всех прочих расписанными ставнями и крашеным крыльцом. Около крыльца валялось бревно, на котором кейфовали рассудительные хохлы с дымящимися люльками. Сам голова, толстенный седоусый старик, сидел на ступеньках. С первого же взгляда, брошенного путешественниками на необъятные синие шаровары, старик смутно напомнил кого-то хорошо знакомого с детства. Скоро Сереже стало ясно, что этот кто-то — Тарас Бульба. Юноши решительно чувствовали себя перенесенными в старую Малороссию и подчиненными ее законам. После первых приветствий Тарас Бульба прищурил левый глаз. Хохлы приготовились.

— На який ляд, люди добри, прийшли вы з Москвы? Урядников да приставов мы не маем, оброков не даемо и никому не кланяемось.

Сережа добродушно усмехнулся:

— Теперь приставов и урядников больше нет, а мы честные люди — коммунисты.

«Тарас Бульба» открыл прищуренный левый глаз:

— Коммуниста? А шо це за птыця?

Сережа стал в тупик. Вдруг с бревна послышался лениво-неприязненный голос:

— А це, Горобец, таки люди, шо в бога не вируют, и, повечеряв, не хрестяться.

Тарас Бульба, он же Горобец, улыбнулся:

— Це их дило. А мабудь жиди?

Чуткое ухо Козодоевского уловило неприязненный шепот.

— Мы не жиды, мы русские! — отрывисто буркнул он и покосился: на негодующего Сережу.

В голове Сережи сонно шевельнулась мысль об агитации, советизации и прочих обязанностях, но, не успев оформиться, растаяла. Знакомство с местной властью казалось исчерпанным.

Вдруг с бревна вскочил тощий, желтый парнюга с заячьей губой. Заикаясь и брызгая слюной, он начал нечто вроде обвинительной речи. Общий смысл ее сводился к тому, что, ежели новоприбывшие православные христиане, они должны исполнить какой-то старый обычай. Очевидно, выступление местного неврастеника содержало в себе нечто юмористическое, потому что публика грохнула сытым смехом. Наконец, Тарас Бульба вытер рукавом свитки вспотевшую макушку и приступил к соломоновым обязанностям. Сережа шепотом переводил Борису с украинского на русский.