Алексей Клёнов - Искатель. 2014. Выпуск №9

Путь от Углича до Нижнего был похож на какие-то трудовые будни. Деллу не интересовали ни города, ни достопримечательности в городах. Ни затопленную Мологу, ни Ярославский кремль она не пожелала смотреть: все, что ей было нужно, — это угреши и их камушки, которые имелись в каждом доме, хотя бы в виде сережек (два камушка), подвесок (четыре-шесть). В одном случае была крупная серебряная брошь, и получился курьез: хозяйка готова была отдать камень даром, но за серебро пришлось заплатить. Знали бы владельцы семейных реликвий, что Делла впоследствии делает с ними, безжалостно куроча оклады из драгоценного металла…

Работы Дерека также были повсюду, но не везде висели на стенах. Иван спрашивал: нет ли в доме каких-то картин, и порой их доставали просто из чулана. Теперь он уже не сомневался, что и у первого угреша, Геры, холст Дерека также был, но он хранил его где-то на чердаке или даже выбросил, как старье. Просто гости не заговорили на эту тему, а хозяину было невдомек.

— Тебе не кажется странным, — спросил Иван Деллу, — почему картины Дерека есть почти у всех угрешей?

— Что ж тут странного? Угреши селились по берегам великой реки, а Дерек как раз и плыл вниз по ее течению.

— А если ответ совсем в другой плоскости?

Ивана что-то беспокоило, но он только сейчас понял, в чем дело. Сказал:

— Почему Дерек? Что за фамилия? Он что — венгр?

— Угреши, как и евреи, могут быть венграми, — сказала Делла.

— Может быть, и Сальвадор Дали — тоже угреш? — пошутил Иван.

— Знаю такого художника! — весело воскликнула Делла. — Он рисовал всякую расчлененку.

— Вроде того… В том числе — и горящих людей, — пробурчал Иван, подумав, что надо бы ему серьезно заняться образованием этой девушки.

Иван закрепил пять самых лучших работ Дерека на стенах каюты и в камбузном углу, остальные не уместились в тесном пространстве судна.

— А вот и он наконец! — воскликнул Иван, заметив на одной из работ то, чего не разглядел раньше. — Ну, давайте знакомиться, неведомый миру гений.

Делла застыла вполоборота, разглядывая небольшой вертикальный холст.

— Ты думаешь, это автопортрет?

— Тут и думать нечего, — сказал Иван, ткнув пальцем в нижний угол картины. Тут так и написано: «Дерек, автопортрет».

На холсте был изображен коренастый человек, вероятно, маленького роста, поскольку собака, которую он держал на поводке, выглядела рядом с ним огромной. На заднем плане виднелся берег с нелепо застывшей волной и — разумеется — догорающий костер на песке.

— В его имени явно слышится слово «река», — задумчиво проговорил Иван. — Сам художник всю жизнь провел на реке. Что это — совпадение или…

— Или что? — встрепенулась Делла.

— Да ничего страшного, — сказал Иван. — Никакой он не венгр. Скорее всего, это вымышленное имя, просто псевдоним… Вот ты, например. Как твоя настоящая фамилия?

— Я Делла Сирота, поэтесса.

— Знаю, что Сирота. Но ведь это твой литературный псевдоним, ведь правда?

Делла усмехнулась, покопалась в своей торбочке и бросила на стол паспорт. Иван развернул его. В документе значилось «Делла Сирота». Иван покачал головой:

— Чудные дела…

Обратил он внимание и на год рождения девушки. Она была еще младше, чем он думал: не двадцать лет разницы, между ними, а двадцать три. Дочка. Хитрая, полная тайны, которую измыслила сама. Маленькая, мало что понимающая в жизни девочка…

— Украинка, — сказал он, протягивая ей паспорт. — Значит, угреши бывают и украинцами, пусть даже сам Дерек — венгр.

По семнадцати добытым полотнам можно было составить общее впечатление об этом неизвестном мастере конца девятнадцатого века.

Казалось, что картины Дерека несут в себе некую настойчивую подсказку… Внезапно Иван понял, что есть общего в работах художника, кроме образа огня. Во всех картинах — будь то пейзаж, натюрморт или жанровая сцена, портрет — четко видны два обособленных плана. Вот развалины совсем близко: пустые оконные проемы, уродливые обломки стен. За ними — чистая зелень деревьев, луг и река, где-то совсем далеко впадающая в море. Или стол с кувшином и фруктами. Кувшин на самом краю, он отдельно, а фрукты, блюдо, ваза с цветами — уже другие тона, нечто как фон к кувшину, хотя все должно было быть, по идее, единым целым.

«По идее», подумал Иван. Это просто слова-связки… Так, может быть, в том-то и «идея», что не целое?

Скалы, громоздящиеся на берегу, и морская даль с туманным белопарусником. Окно с кропотливо выписанной деревянной рамой, а за окном — дивный средневековый город с остроконечными крышами.

Обыкновенная традиционность кулис пейзажа превращается в некий символ, настойчивое двоемирие — может быть, именно это и хотел сказать художник? Будто бы за нашей реальностью стоит какая-то другая…

Огонь порой здесь просто присутствовал в качестве неизменного атрибута, даже люди на портретах сидели при свечах, но чаще в этих пространствах царили фуги и мессы огня. Казалось, что горят сами краски, что изображение эфемерно, мгновенно, поскольку прямо сейчас все эти холсты, вместе с их массивными рамами, обратятся в пепел. Сгорит ткань, сгорит древесина, и за земными видами откроется какой-то иной мир.

Как знаток живописи, Иван понимал, что это не просто какой-то бродячий живописец, а настоящий художник, таких называют великими и гениальными, хрестоматийными и классическими. Удивительно, что никто не знает о нем. Поистине, пути славы неисповедимы. Иван думал, Чуть ли не с ужасом, что могут быть и другие художники, оставшиеся почему-то за бортом человеческого внимания, и писатели, и музыканты… Вот где-нибудь в деревенском доме или на городском чердаке покоится пыльный сундук, а в нем — рукописи стихов и романов, написанные сто лет назад каким-нибудь так и не открытым Пушкиным или Достоевским… В такое почему-то не верится, но вот же он, Дерек, перед его глазами… Неведомый миру гений.

Вечером Делла, как всегда, разложила камушки, Иван наблюдал за пазлом через ее плечо.

— Странное дело, — сказал он, рассматривая разложенные на столе элементы. — Если это идеограммы, иероглифы, то почему они столь часто повторяются? Я насчитал двадцать четыре разных знака, из них шесть «жизней», пять «солнц» и так далее.

— Что в этом удивительного? — спросила Делла с каким-то странным раздражением.

— Иероглифов должно быть гораздо больше.

— Есть те, что есть. Не тебе судить о том, что было дано давным-давно!

Казалось, девушка была смущена и заменяла это чувство агрессией.

— Ага, в рифму порой говоришь, поэтесса.

— И что с того?

Иван решил не продолжать этот разговор. Теперь он был в еще большей степени убежден, что перед ним именно шифр, а так называемые идеограммы — суть просто буквы. Получается, что Делла морочит ему голову, расшифровывая смысл надписей на браслетах. Может быть, никаких надписей и не существует?