Николай Прохоров - Комендант брянских лесов

Командир сел у шалаша на скамейку и пригласил Ефима. Тот достал кисет и начал тщательно скручивать цыгарку, давая понять, что разговор предстоит важный и длинный. Старый артиллерист долго и обстоятельно излагал свой план. Командир внимательно выслушал его, потом сказал:

— Хорошо, Ефим Акимович, обдумаем, потом решим.

В эту ночь Ефим долго не мог заснуть: возился на сене, служившем ему постелью, несколько раз вставал курить и ворчал, ругая комаров, словно они были виноваты в его бессоннице. Только под утро он крепко заснул.

После завтрака командир отряда вызвал Ефима к себе. Неизвестно, о чем они говорили в штабе, но оттуда артиллерист вышел довольный, с важностью покручивая усы. Вскоре отряду стало известно, что предстоит боевая операция. Какая именно, никто не знал, да и не пытался узнать. Так заведено было здесь: задача ставилась перед самым выступлением.

Каждый был занят своим делом: набивали диски ручных пулеметов, чистили винтовки, примеряли запалы ручных гранат. Протер свой карабин и Ефим.

Один Егор не брался за оружие — оно у него всегда было чистым. Разведчик сидел около шалаша на траве и, ловко орудуя иглой, чинил шаровары. Приштопав заплату, Егор расправил места, кое-где стянутые ниткой, и, любуясь своей работой, спросил Ефима, находившегося неподалеку:

— Как думаешь: я переживу штаны или они меня?

Не дождавшись ответа, он беззаботно и звонко рассмеялся смехом человека, на душе у которого светло и спокойно. А Ефим с напускной ворчливостью укорял разведчика:

— И когда только ты перестанешь скалить зубы!

К обеду отряд был в полной готовности. Словно по уговору, каждый старался закончить дело, чтобы со спокойной совестью взять котелок и неторопливо шагать к огромному вязу, под которым дымил котел, распространяя аппетитный запах. Широколицая, всегда румяная Агафья Петровна, искусный кашевар отряда, щедрой рукой наливала вкусный кулеш и, взглянув опытным глазом на посудину, категорически заявляла:

— Добавки не проси.

После такого заявления никто не дерзал к ней обращаться с просьбой. Все знали непреклонный характер поварихи. Других она, наоборот, поощряла доброжелательным тоном:

— Уж больно миска-то у тебя мала. Это только малому ребенку... Съешь — еще добавлю, подойди беспременно.

Ефим явился сегодня раньше всех, чего с ним никогда не бывало. На ходу он протер шершавой ладонью котелок, Егоров подарок, сильно дунул внутрь его и подал Петровне.

— Чтой-то больно ты прыткий нынче, Ефим Акимыч, али плохо позавтракал? — спросила Петровна, подняв крышку котла, висевшего на дубовой перекладине.

— Да и впрямь давеча мало ел, не до того было спросонья.

Вслед за ним пришел Егор. Протянув Петровне свой котелок, разведчик сказал:

— Где ваше меню, «краденая невеста»?

— Вот моя меню, прощалыга, — ответила повариха, показывая огромный пухлый кулак.

— Почему «краденая»?—удивился Ефим.

Размешивая в котле длинным черпаком, Агафья Петровна свирепо посматривала на разведчика:

— Сколько раз говорила тебе, бездельник, чтобы ты не обзывал меня так. Видно, придется комиссару пожалиться, он те приструнит.

— Не я тебя воровал, что ты сердишься?

— На вот, ошпарь язык-то горячей кашицей, может, скорей замолчишь, — сурово промолвила Петровна, возвращая разведчику дымящийся котелок.

Агафья Петровка пришла в отряд не обычным путем. В феврале 1942 года муж ее, Филипп Дорогавцев, человек пожилой, ушел из деревни в лес к партизанам. Агафья Петровна пожалела свое хозяйство и отказалась пойти с ним.

— На кого я брошу дом, корову? Иди уж ты один.

Но к весне в хозяйстве Петровны, кроме голых стен, ничего не осталось. Гитлеровцы угнали скот, забрали все, что было ценного в доме.

Агафья Петровна жила в деревне Радицино, раскинувшейся на высоком берегу Десны. На другой стороне реки начинались леса. В Радицине стояли полицейские. Сюда нередко наезжали гестаповцы, используя деревню для наблюдения за партизанами. Партизаны, разместившиеся в ближайшем лесу, были отделены только рекой. Часто они открыто появлялись на противоположном берегу.

Как-то весной, уже в мае, партизаны услыхали из-за реки голос женщины:

— Пили-ип! Тикай домой, тебе ничего не будет!

Она кричала долго, и Дорогавцев по голосу узнал свою жену. С тех пор она приходила каждый день. Высокая, полная, станет над кручей, как идол, и, подняв руку, кричит:

— Пили-ип! Пили-ип!..

Вначале партизаны подшучивали над Дорогавцевым, но, видя, что муж нервничает, решили «полонить смутьянку». Утром, еще затемно, три автоматчика, хорошо умевшие плавать, перебрались через реку и замаскировались в кустарнике, недалеко от того места, куда приходила Петровна.

С восходом солнца она опять явилась на берег. Из засады партизаны увидели, что вслед за женщиной, низко пригибаясь, шли четыре гитлеровца и староста. Фашисты держали Петровну под прицелом, а староста что-то вполголоса говорил ей.

Один из гитлеровцев, вероятно офицер, отполз несколько в сторону и стал из бинокля наблюдать за лесом.

Петровна остановилась на старом месте и принялась звать мужа. Партизаны понимали, что бить нужно наверняка, иначе фашисты прежде всего застрелят женщину. Бойцы «распределили» между собой солдат, тщательно прицелились и по команде одновременно выстрелили. В то же мгновение, к ужасу партизан, женщина упала. Офицер и староста пустились наутек, а трое остались на месте. Один фашист еще корчился. Когда партизаны подбежали, он выстрелил и тяжело ранил бойца в ногу, выше колена. Гитлеровцу тут же прикладом размозжили голову.

Пуля не задела Петровну. Она грохнулась с перепугу. Партизаны подхватили ошеломленную женщину под руки и быстро потащили на другой берег. Только в воде она очнулась и жестоко начала бранить партизан за то, что они испугали ее до смерти.

Так в отряде появилась Агафья Дорогавцева, которая вскоре и была определена на должность поварихи. Она не любила вспоминать подробности своего «поступления» в партизаны и очень враждовала с Егором, постоянно подшучивавшим над ней.

Когда после обеда Ефим свежей травой протирал котелок, к нему подошел комиссар.

— Ну, Ефим Акимович, вам пора. Не забывайте: три трассирующих в одном направлении! — сказал Куликов.

Ефим понимающе кивнул головой. Вскоре он, вскинув карабин через плечо вниз стволом, вышел из лагеря один.

«К родной деревне как вор, подкрадываешься», — думал Ефим, притаившись в логу среди колючего татарника и крапивы. Земля была теплая, пахучая. Этот знакомый, всегда волнующий крестьянина запах теперь почти ощутимой болью отзывался в сердце Ефима Рачкова.

В сумерках Ефим ползком добрался до погоста. Он еще засветло приметил там часового и двух солдат у пушки, и теперь, когда совсем стемнело, до него доносилась чужая речь да монотонный хруст жевавших траву лошадей. Со стороны огородов тянуло пряным запахом укропа.