Вячеслав Демченко - Обреченный мост

Из этого следовало, что подготовленные партизанские кадры не нужны в принципе. Диверсионная деятельность в тылу врага представлялась неактуальной ввиду молниеносного характера будущей войны. Мысль о диверсионной деятельности на своей, следовательно — оккупированной, территории приравнивалась к пораженчеству.

«Приписные» партизанские отряды и группы расформировывались. Большинство баз с оружием, боеприпасами и продуктами были ликвидированы накануне войны.

Сам Тарас Иванович, бывший в 34-м году уполномоченным Крымского обкома по организации партизанского движения, немало удивился в 41-м году, получив «старое» мобилизационное предписание по плану «Д».

План этот в отличие от плана «М» предназначался лицам, оставляемым на оккупированной территории для организации диверсионной деятельности. Той самой деятельности, которую начштаба РККА маршал Тухачевский так недавно ещё называл «подлыми» и «не нашими» методами ведения войны.

А ещё услышал тогда товарищ Руденко из уст Первого крамольное: «Ты мне только дурацких вопросов, Тарас Иваныч, вроде “А где же наша несокрушимая?” не задавай. Вон, видел, по коридору хлопец винтовку волочил с рукой перевязанной? От своих отбился, не нашёл куда умнее прийти, как в обком. Так вот, это она и есть. Несокрушимая и легендарная. Хорошо ещё, я его перехватил, а не… — добавил Первый, покачав головой. — Так что, Тарас, план “Д” теперь, как Ильич говорил, “всерьёз и надолго…”».

Руденко очнулся от мгновенных воспоминаний. Тем временем Фёдор Фёдорович стукнул кулаком по газете, развёрнутой на столе: «Мы, татары, даём слово бороться со стадом евреев и большевиков!..» [47] «Вместе с германскими воинами». Газета «Азат Крым» («Освобожденный Крым») от 20.03.1942 г.

— И того, скажу тебе, мало. Фашистам они, сволочи, предъявили уши и носы наших партизан! Преданность, понимаешь, «Гитлер-эфенди» засвидетельствовали. Делом, так сказать, оправдали. Так что, — Беседин брезгливо смахнул газету ладонью. — Панькаться нам с ними не пристало. Да у нас и своих забот полон рот.

Фёдор Фёдорович выманил той же рукой двух «православных» полицаев из толпы «правоверных» в красноармейских шинелях без погон.

— Откуда, изверги?

— Да какие ж мы изверги… — засуетился было невзрачный, сутулый мужичонка со спитой рожей, прижимая к груди гражданский картуз, спешно сорванный с головы. — Мы ж люди подневольные! Мы ж, товарищ командир…

— Твоих товарищей я, по закону военного времени, на суку вешаю, — сухо заметил Беседин.

— Я хотел сказать, господин… гражданин, — смешался мужичок.

— Мы только из лагеря, гражданин начальник, — выступил вперед детина в шинели с белёсыми отпечатками ещё петлиц, ростом вдвое выше сутулого и явно больший знаток тюремного обращения. — Нас вчера только в разведшколу определили да на довольствие поставили. Мы тут и не знаем ещё никого, ничего, — оскалил он лошадиные зубы в придурковатой ухмылке, на что, надо понимать, и рассчитывал.

В случае Беседина, впрочем, зря. Насмотрелся Фёдор Фёдорович. Народ нынче в леса повалил самый разный.

— Совсем ничего не знаете? — хмыкнул он. — Это, конечно, плохо. Но с вас и того станет, что вы на службу к врагу определились, — подчеркнул он правильное наклонение грозным тоном. — Добровольно.

Детина оглянулся на карателей позади себя, вопросительно уставился на мужичка. Тот, в свою очередь, смотрел в рот товарищу по несчастью, будто из лошадиной пасти его сейчас раздастся ржание коней всадников Апокалипсиса.

Что отчасти и случилось. Тычок промеж лопаток, которым детина поощрил мужичка, вполне мог сойти и за удар копытом.

«Да уж, чего уж тянуть… — спохватился тот. — Можно ж и не успеть?»

Мужичок, в повадках которого легко угадывался какой-то тыловой либо обозный чин, поморгал и, утерев картузом багровую пемзу носа, заговорщицки наклонился над столом. Бегающий его взгляд наконец остановился на лице Беседина. Взгляд торгаша, боящегося продешевить такой бесценный товар, как собственная жизнь.

— Ну, кой-чего мы знаем, конечно, — зашепелявил мужичок конспиративно. — Где у них, например, амуниция и харчи на дорогу припасены.

Насторожившийся было командир отряда заметно заскучал.

— А… Ну, за харчи спасибо, конечно. Хотя у меня, вон, старший матрос Малахов и без вашей песьей помощи их где хочешь может вынюхать.

Он взмахом ладони отправил несостоявшихся «шпионов» обратно, к стене, пока что внутри комендатуры. Но мужичок, поняв, что продешевил и не выторговал милости, заартачился. Даже вцепился пальцами в столешницу, когда Сабаев ухватил его за шиворот.

— Отправка у них сегодня должна была быть! — визгливо подбросил он на чашу весов в свою пользу. — И я знаю куда!

— Так и я знаю, — не без удовольствия возразил Фёдор Фёдорович. — Знаю куда и знаю когда. Только теперь-то мне какая разница, куда там они собирались? Главное, куда отправились. В Царствие Небесное, прямиком… Ну, может, кто с пересадкой в госпитале, если повезёт, конечно.

Смешки и довольное кряхтение партизанских командиров и приближённых разделила робкими ухмылками даже кучка татар из числа тех, кто не успел разбежаться по лесу и надеялся теперь только на благодушие победителей.

Надежда тем более слабая для переметнувшихся красноармейцев, да ещё и братьев-славян, которым и понятный отчасти «национальный подъём» в оправдание не зачтётся.

«Тыловик» спохватился и последние свои козыри стал сбрасывать, как когда-то майорскую свою форму.

— А ввиду отправки тут сегодня будет, — заторопился бывший майор интендантской службы так, что Беседин даже отпрянул от брызжущей его слюны. — Тут будет их главный доктор фюрер Курт.

Закончил невразумительно, не то и впрямь смешавшись от паники, не то окончательно войдя в роль «от сохи».

Командир отряда и замполит недоумённо переглянулись.

— Кто? — переспросил Фёдор Фёдорович, вздёрнув белёсые брови, опалённые у лесных костров.

— Який ще лікар? — не менее удивился комиссар Руденко, привставая со стула.

— Штурмбаннфюрер СС Вильгельм Курт, — раздалось из угла комнаты с равнодушной справочной сухостью. — Доктор философских наук.

Партизанская «хата» и впрямь снимала все и всякие недостойные подозрения.

Высвеченные оранжевым светом керосинки, за спиной командира отряда тускло золотились вышитые медальоны обоих Вождей на знамени, изборождённом швами неловкой штопки. То ли трофейным украшением под ним, то ли элементом декора лоснилась холёная сталь румынской сабли. На столе, сколоченном из снарядных ящиков, поблескивала медная россыпь патронов из вскрытого барабанного магазина ППШ со спущенной пружиной подачи, — видимо, только что снаряжался. Тут же, неуютно и неухоженно чернел походный «чайный прибор» — мятый алюминиевый чайник и пересохшая кружка, возле которой пара зелёных «лимонок» заменяли настоящие жёлтые лимоны. Единственным признаком штабной канцелярии была чернильница-непроливайка, несколько карандашных огрызков да гроссбух внушительной толщины. И совсем уж убого смотрелся заизвесткованный от обычной пустоты графин, в котором мутноватой воды едва было на два пальца.