Вячеслав Демченко - Обреченный мост

Конечно, нынешние времена нельзя было сравнить с первой осадой каменоломен, проводимой немцами по всем правилам и со всей живодёрской педантичностью. Но и сейчас, когда катакомбы были оцеплены не самыми радивыми вояками-румынами, вода оставалась большой ценностью.

Осмотр каменного «кабинета» Новик закончил на лице командира отряда «Новый Сталинград» Корнея Евсеева. На лице изнурённом и почернелом, как головня, но с которого на капитана с ответным любопытством, даже пытливостью, искрили глаза человека, знающего себе цену, и недешёвую. Тогда как, то ли адъютант его, то ли денщик — Саша так до конца и не понял, — напротив, являл самое филантропическое благодушие. Сидел, привалившись спиной к остывающей буржуйке и прикрыв болезненно набрякшие веки, да так вроде и не пошевелился.

Капитан Новик выразительно посмотрел на сонного бойца в засаленном гражданском пальто и перевёл взгляд обратно, на командира, но уже вопросительно.

— Могилёв, — правильно поняв взгляд капитана, ткнул локтем командир своего подчинённого, пытаясь вывести его из морфейного блаженства. — Ну-ка, побеспокойся, братец, чтоб нас не беспокоили.

Но ни адъютантские, ни денщицкие обязанности Могилёва, очевидно, не беспокоили — должно быть, позволял статус «братца».

— Фёдоров! — едва удосужившись приоткрыть один глаз, в голос распорядился он, в свою очередь. — А ну, погони всех на хрен со штольни! — гаркнул он в сторону двери. Скорее — многослойного полога из плащ-палаток и одеял.

Этакое попрание всякого подобия воинской субординации, даже ренессанс обычаев Гражданской войны, немало развеселило Войткевича.

— Фёдоров! — крикнул он, в свою очередь, за брезент, будто вдогон распоряжению «братца». — И этого… — он гостеприимно отмахнул выдубленный сухостью полог. — Санчо Пансу по тому же адресу препроводи.

Могилёв фыркнул, но, в общем-то, без претензий снялся со своего насеста у печки, даже не оглянувшись на своего командира, проводившего его недовольным взглядом. Очевидно, в подтверждении бесцеремонного распоряжения чужака Могилёв нуждался не больше, чем в командире вообще.

— Какого Панаса? — сунулся анонимный Фёдоров в чёрную щель рыжего полога.

Лейтенант с капитаном переглянулись.

В «кабинет» командира партизанского отряда — закуток штольни, отгороженный чем-то вроде бастионной стены, сложенной из бута, они попали, немало поплутав в темени катакомб. Тогда как в самих каменоломнях оказались даже внезапно для себя, то есть буквально, — провалившись под землю.

Оставив понурую лошадёнку осмысливать бренность всего живого в руинах агломератной фабрики, где её не видно было, если только не подойти на расстояние двух шагов узким ущельем эскарпа, разведчики по непролазным буреломам бетонных конструкций вышли к железнодорожному полотну и, перейдя его, вскоре оказались в карьере. Он обнаружился также неожиданно — уже под ногами — огромным котлованом с красновато-бурыми отрогами и ответвлениями оврагов. И, несмотря на то, что выходы штолен в стенах котлована были старательно заделаны немцами бетонной заливкой ещё в первую оккупацию, дыр и щелей, неприметных в многотонных «коржах» рыжеватого известняка, оставалось ещё предостаточно. Нужно было только знать.

И «дядя Гриша» знал. Он просто канул с поверхности одной из плит куда-то в тартарары, под землю. Молча. Войткевич и Новик немного подождали, озираясь кругом; и когда разведчики наконец решились позвать загадочно исчезнувшего проводника — тот отозвался, как ни странно, откуда-то сзади.

— А що таке, хлопці, ви далі не йдете?

Голос прозвучал из дыры в слоистой каменной стене, в которую едва помещалась давно небритая физиономия полицая. С виду искренне недоумевающая, но явно не без природного хохлацкого ехидства.

— Ти як туди потрапив, мурло волохате? — невольно попытался ткнуть в неё дулом «маузера» Яков.

— Ото розвідники, — отпрянула самодовольная морда полицая. — Навіть провідника загубили. Залишайте свої кожухи біля входу на повітрі та йдемо.

— Ты что, охренел, дружище?.. — недоверчиво повёл бровью лейтенант Войткевич, знаток каменоломен по одесской приблатнённой юности. — Там же дубак, как в рыбном погребе?

Он даже поёжился в камуфлированной штормовке, озираясь вокруг, где по дну котлована сырой, с изморозью, ветер с кладбищенским завыванием гнул и ломал жухлый травостой. Где тот имелся, конечно, среди развалов битых «кладбищенских» плит. Зябко было даже подумать, что ждёт их в каменном подземелье.

— То як хочете, — снова высунулось лицо, теперь привычно угрюмое. — Але якщо вас румуни рознюхають, або навіть німці — то я попереджав.

— Понятно, — хмыкнул, распрямляясь, лейтенант Войткевич.

— Что тебе понятно? — как раз таки не слишком понял капитан.

— Дым, — кивнул в сторону чёрной дыры Яков. — Так партизан вычисляют: по запаху дыма от костров, когда в лесу. А под землей — ещё и факела с керосином. Да и запах подземелья ни с чем не перепутаешь, специфический. Будем надеяться, там найдётся шинелька какая…

— Это ж во сколько, — напрягся командир отряда, — он тут будет? Этот ваш фюрер философии?

— Не раньше, чем к полудню! — поспешил успокоить его красномордый, махая картузом.

— Тебе поверить… — проворчал Беседин.

— В любом случае надо… — начал было всё тот же голос в углу хаты, где-то за могучим разворотом плеч Шурале Сабаева.

— А вот чего надо или не надо, — театральным предгрозовым раскатом загремел Фёдор Фёдорович, не оборачиваясь, но явно заглушая голос пленного. — У тебя, подлая фашистская морда, никто не спрашивает.

Впрочем, перехватив мельком брошенный, но смущённый и недовольный взгляд комиссара, человека временами не пролетарски совестливого, Беседин усмехнулся и пробормотал под нос себе нечто вроде:

— Та дай отвести душу. Когда ещё придётся.

И вслух добавил «на публику»:

— А надо будет, так и у тебя спросим. И по всей строгости советских законов. За нами не заржавеет.

— Dura lex, sed lex, — с готовностью подтвердил Сергей Хачариди, пригибаясь под невысокой, на татарский манер, притолокой. И вошёл в светло выбеленный предбанник, служивший, надо понимать, чем-то вроде учётной конторы пред входом в подземелье погребов.

— Это ты кого сейчас? — обернулся, нахмурившись, Фёдор Фёдорович. — Дурой облаял?

— Это латынь, — непрошеный отозвался всё тот же голос за спиной Шурале. — «Закон суров, но таков закон».

— Вот таких образованных надо разом и к стенке ставить, — проворчал, будто ни к кому не обращаясь, партизанский «особист» Станислав Запольский, кряхтя и поднимая с пола скомканную татарскую «Азат Кырым».