Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев

— Я тож так думаю, — согласился с ним Борис. — Единственная для них зацепка — это выйти на Рудика, говорившего с ними по-немецки. Но, по-моему, тут тоже дохлое дело.

Переезд был безлюден, если не считать часового у моста через ерик. Он на них даже не посмотрел. Ещё через четверть часа их, чихая и потягиваясь, приветствовал Жучок, а спустя минуту выскочила сияющая Тамара.

— Мы тут за вас переживаем да волнуемся! — сообщила она.

— А мы за вас. Как тут, куток не прочёсывали?

— Пока нет, но держим погреб наготове и выглядываем поминутно.

Зашли в комнату. Федя с Валерой, листая книжку, рассматривали картинки; Вера встретила гостей у порога. С виноватым видом Борис зашёл последним, боясь встретиться взглядом с пострадавшей. Но, оказалось, напрасно опасался он её неприязни: Вера кинулась к нему первому и, обняв (чего за нею пока не водилось), прильнула к его стылой щеке; он почувтвовал, как что-то горячее обожгло кожу лица… В следующую минуту, вся в слезах, потянулась она к Ваньку. Тот поднял её, как ребёнка, мизинцем смахнул слезинки.

— Ты чё плачешь? А ну перестань! — Посадил её на диван, сел рядом; Борис пристроился с другой стороны.

— Это я от радости… Когда сидела, привязанная к табуретке, думала — никогда больше вас не увижу. А ночью сон нехороший приснился. Будто вас поймали и хочут казнить…

— Успокойся и расскажи нам, как всё это случилось, — попросил Ванько. Тётя взяла на руки «сынулечку» и Федя тоже приготовился слушать.

— Да как… Шли через станцию, Тома впереди, а я немного сзади. Напротив базарчика немец: подозрительно так уставился на меня, а потом — хвать за косу! Рассматривает монисто и что-то белькочет. Сердито, аж в лице меняется… Притащил меня в тот домик, а там ещё один. Снял монисто, показывает ему, а тот и себе — как психанул, думала сожрет живьём. Потом прикрутили меня к стулу, один куда-то ушёл и через некоторое время вернулся с начальником.

— Привёл, видать, незадолго до нашего появления?

— Да, их не было долго… Сижу ни живая, ни мёртвая. Проволка повпивалась, сперва было больно, а потом тело как занемело, перестала чуйствовать. Не знаю, что им от меня нужно, в голове всякие страшные мысли. Что вы меня выручите, я ведь уже и не мечтала… Этот, третий, сразу начал выспрашивать, он немного понимает по-нашему, где, мол ты взяла это? Монисто, значит. Кто, говорит, тебе его дал. А я видела, как они сравнивали цвет с теми проводами, что у них. Догадалась, что Борьке и всем вам грозит опасность и решила правды не говорить. Нашла, говорю, на станции. Когда? спрашивает. Кто ещё был при этом? Где живу, добивался. Сперва по-хорошему, уговаривал, а когда увидел, что я забрехалась, стал кричать, бить по лицу… Грозил сделать из меня какой-то биштек.

Вера снова заходилась хныкать и тереть глаза.

— Не плачь, — сказал Ванько в утешение, — я за тебя отомстил: наварил ему на голове такую шишку, что нескоро забудет.

За ночь следы от побоев не сошли, напротив: чётче обозначились синяки; нос и губы всё ещё были припухшими. В таком виде, как Ванько и предполагал, ей попадаться на глаза посторонним было нельзя.

Под вечер Федя с Борисом засобирались домой, а Ванько — на тамарин край: проведать Серёжку и заодно забрать из сарая винтовочные патроны, так как порох, столь необходимый при добывании огня, давно закончился.

— Заночевали б вы у меня, — предложила тётя. — А то мы всё одни да одни, сыночку моему скушно. А завтра все вместе и пойдёте.

Её горячо поддержала Тамара, и ребята остались.

С н е г шёл недолго и к вечеру наполовину стаял. Снова стало серо, неуютно и сыро. На макушках деревьев покачивались на ветру голодные вороны и мрачно, пронзительно каркали. На унылых улицах не попадалось ни взрослых, ни детворы.

В соседнем со спиваковским дворе Ванько увидел женщину и подростка, пиливших на козлах какую-то ветку от фруктового дерева. Заметив приближающегося к ним человека, женщина перестала дёргать поперечку, малец тоже обернулся в его сторону. Вдруг он сорвался с места и с криком «ура! Ко мне друг пришёл! «бросился к Ваньку. С ходу растопырив ноги, чтоб не вымазать обувью, сиганул ему на грудь. Гость подхватил его, подбросил выше себя, поймал и поставил на ноги.

— Ну, здорово, дружище! — осторожно пожал ему ладошку. — Вот, выполнил обещание — пришёл к тебе в гости. Не ожидал?

— Не-е… Я думал, что ты обманул.

— Ну, брат! Друзья не обманывают.

Подошли к улыбающейся матери. Это была моложавая, приятной наружности женщина лет тридцати.

— Здравствуйте, Елена Сергеевна! — Ванько высвободил руку — мальчуган тёрся о неё лицом, словно игривый котёнок — и протянул матери. — Меня зовут Иваном.

— Вы, видимо, тот самый молодой человек, что помог Сереже вернуть карандаши?

— Был такой случай… Вы, тёть Лена, обращайтесь ко мне на «ты», а то неудобно: я всего на пяток лет старше вашего сына.

— В самом деле? А по виду не скажешь. Ну, пройдёмте в хату…

— Давайте сначала допилим, а то получается, что я вам помешал.

— Можно и так. У нас совсем нечем стало протопить. Сережа все сухие ветки в саду поспилил, теперь вот старую яблоню решили пустить на дрова. Да только она нам не очень поддаётся, — посетовала она на житейские трудности.

Ванько осмотрел поперечку: развод имеется, а вот зубья давно забыли, что такое напильник.

— Да, с нею сильно не разгонишься… У вас напильника треугольного, случайно, не найдётся?

— Найдётся! Наш папа столяром был, у него всяких напильников навалом, — доложил Сережа. — Мам, можно, я поищу? — И он убежал.

— А колун у вас имеется? — Ванько заметил кучу потемневших от времени чурбаков, сложенных в сторонке. Они со всех сторон общипаны были топором; поколоть — у хозяев, похоже, не хватило силёнок.

— Есть и колун… — Елена Сергеевна покосилась на кучу. — Но они такие суковатые, что им и ума не дашь…

— Ну, это мы ещё посмотрим, скажи, Серёга? Притащи-ка колун!

— Ты, мама, даже не представляешь, какой он сильный! — отдавая напильник, воскликнул малец. — Он их в щепки раздербанит.

Действительно, не прошло и двадцати минут, как чурки «раздербанены» были на мелкие полешки. Дрова снесли в сарай и сложили в штабель.

— Это ж надо! — радовалась хозяйка. — Даже не верится: не было ни дровинки и вдруг — целый кубометр! Спасибо тебе, сынок, преогромное!..

— Ерунда, тёть Лена, не стоит благодарности.

Наточив пилу, которая пока не понадобилась, прошли в хату. Здесь в углу над столом с точёными ножками мерцала слабая лампадка, освещая икону с наброшенным вышитым рушничком. Её света было достаточно, чтобы заметить образцовый порядок в обстановке комнаты. Оставив обувь у порога, присели на лавку с ажурными спинками, свидетельствовавшими, что её создатель — это, видимо, был отец — любил и знал своё дело.