Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев

Нетрудно представить, чем всё бы кончилось, не подоспей солдат с каким-то срочным сообщением. О важности его свидетельствовали возбужденный вид последнего и то, что начальник, выслушивая (Андрей с Мартой, прикрываемые матерью, тем временем пятились к хате), сунул пистолет в кобуру и заспешил к танкеткам в акации.

Во дворе, приставив лестницу к лазу на чердак, мать приказала: — Быстро наверх! И сидеть тихо, пока не позову.

Когда за ребятами захлопнулась дверца, она унесла лестницу за сарай и сунула в густой малинник.

В прохладном сумраке (камышовая, под корешок, кровля не прогревалась даже в августе) спасённые, пригнувшись и держась за руку, пробрались к чердачному окошку в одно стекло и затаились прислушиваясь.

— У те… тебя шея в крови, — часто дыша, шёпотем сказала Марта. — И ру… рубашка… всё плечо. Ты ранен?

— Вроде нет… Из уха, наверно: чуть, гад, не открутил совсем.

— Повернись к свету. Красное, как помидор… Больно?

Носовым платком осторожно промокнула надорванную мочку, принялась удалять кляксы с шеи.

— Печёт немного… Ты не разобрала, о чём докладывал этот прибежавший фриц? Я уловил слово «комиссарен».

— Он сказал, что по шоссе скачет на лошади красный комиссар. И что он уже близко.

— И ты молчала! — Андрей встал на колени и, протерев стекло, припал к окошку.

— Я же ещё не кончила же!.. — упрекнула она, тоже подхватясь. — Надо убрать, пока не засохла. — Продолжила с помощью слюны и платка убирать с шеи кровь, — Говори, что видишь.

— По гравийке со стороны Ивановки на лошади действительно скачет какой-то военный. Уже приближается к мосту… это метров четыреста отсюда. Хорошо видны портупея поверх гимнастёрки… на ремне кобура, а на груди, кажись, футляр от бинокля. Фуражка, как и гимнастёрка, командирские. Похоже, и в самом деле комиссар или командир.

— Всё, Андрюша… весь платок в крови.

— Спасибо. — Он подвинулся, дав и ей место у окошка. — Галопом скачет… Неужли не знает, что тут уже кругом враг?

Словно в подтверждение сказанному, заработал мотор танкетки — она, видимо, развернулась на месте, и в следующий момент резко застучал пулемёт. Тотчас же, вскинувшись на задние ноги, рухнула лошадь; всадник, успев соскочить, кинулся в сторону подсолнухов. Тут последовала ещё очередь, продолжительнее первой, и комиссар (назовем и мы его так), словно споткнувшись, упал…

Фыркая, танкетка напрямик, подминая подсолнухи, устремилась к мосту — небольшому, деревянному, служившему для пропуска весенних вод. С броневика спрыгнул старшой, крадучись приблизился к раненому (тот оказался в стороне от места падения). Через некоторое время оттуда до окошка донёсся слабый хлопок выстрела. После чего танкетка тем же следом вернулась обратно.

— И чего его занесло сюда, этого комиссара?. — вздохнув, нарушила тягостное молчание Марта. — Чтобы так вот умереть…

— Кто-кто, а он-то должен бы знать, что враг уже здесь, — заметил Андрей.

Отошли и сели в метре от окна. Разыгравшаяся трагедия потеснила собственные тревоги, и даже частая стрельба, раздававшаяся по всему хутору, не вызывала особой озабоченности: тоже, видать, на «дичь» охотятся. Когда глаза снова привыкли к сумраку, заметили кучу старого барахла. Марта взяла из неё свёрнутую в рулон половую дорожку домотканной работы, раскатала, предложила садиться.

— Мне бы прилечь. Что-то плечо ноет, этот чёрт задел-таки рукояткой пистолета.

— Ложись. — Она раскатала рядом вторую, ещё одну положила заместо подушки под головы, примостилась рядом. Опершись на локоть, задумчиво смотрела на товарища. Андрей взял её ладошку, положил себе на грудь, крепко пожал.

— Я теперь по гроб жизни твой должник, — признался, глядя в глаза своей спасительницы. Не подоспей ты, мне бы точно хана… Расскажи, как это у тебя вышло.

Она высвободила руку, легла навзничь. — Когда послышалась стрельба, а потом затарахтели эти мотоциклы, мама сразу сунула в закуток под припечком приготовленное для дяди Саши, — начала она неторопливо. — А мне велела залезть под топчан. Хотела выйти на стук, но дедушка придержал, вышел сам. Потом он вернулся и сказал, что немцы ушли к колодцу умываться, а маме приказано приготовить им горячий завтрак. Подали мне старое ватное одеяло, велели не вылезать и вышли. Постелила, лежу. Слышу — выстрел, затем ещё. Почему-то стало страшно за тебя; я оставила убежище и подошла к окну на огород. Вижу, ты вылез из кустов, а он кинулся к тебе с наганом… Не помню, как я распахнула окно, как выпрыгнула, как вцепилась ему в руку… — закончила она свой рассказ.

— Да-а… Ещё секунда — и не успела бы. Никогда не подумал бы, что ты такая храбрая и отчаянная! Он ведь мог прикокнуть и тебя.

— Не знаю, как получилосъ, ведь я, вообще-то, трусиха. Но о себе даже не подумала. Конечно, если б не мама, он отшвырнул бы меня, как котёнка. И не случись этот несчастный комиссар.

— Да, конешно, — согласился спасённый. Помолчав, добавил, с оттенком неприязни: — Я знаешь, что сичас подумал? Вдруг он предатель и спешил сдаться им в плен. Ну не может быть, чтоб командир — и не знал обстановки!

— Даже если и так, — согласилась она. — Но ты обязан ему жизнью и не должен говорить о нём с презрением. Кто б он ни был, мне его жалко.

— Ну, нет… ежли он изменник Родины, то туда ему и дорога!

— Как ты можешь такое говорить! — искренне упрекнула она. — А ещё говоришь — тоже верующий…

— На изменников и предателей милосердие не распространяется, им не может быть прощения!

Последовала долгая пауза. Её прервала Марта вопросом: — Как получилось, что ты — никак не ожидала! — не сумел спрятаться понадёжней? И чем надосадил ему, что он так взбеленился?

— Случайно получилось… А взбеленился потому, что я помешал ему застрелить петуха.

— Помешал? Как это?

— Пужнул из пряща, он и удрал в акации.

— И ты рисковал из-за какого-то петуха? — не одобрила она поступка.

— Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.

— Нашел время для комплиментов! — не приняла она шутки.

— Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и мне он нравится. Я и решил спасти его от смерти. Как ты меня.

— Сравнил тоже!..

— Ну, а посля, когда фриц сцапал меня за ухо, я ему чуть ещё и палец не вывихнул, вот он и озверел. А, что было, то прошло…

— Хорошо, если прошло. Ш-ш-ш… — подняла она указательный палец, призывая помолчать: от летней кухни донёсся разговор немца с матерью; Марта прислушалась.

— Что-нибудь поняла из этой джеркотни? — спросил, когда там затихло.

— Почему бы и нет? Только не всё расслышала.

— И о чём они толковали?

— Да так, ничего особенного… Я имею в виду — не о нас с тобой.

— А всё ж? — настоял он.

— Ну… вначале интересовался, скоро ли будет готов завтрак, поторапливал. Мама сказала, что виновата индюшатина, она вкуснее курятины, но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу — водки, если по-нашему.