Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев

Застал с малышом на руках: кормила грудью полуторагодовалого Васятку. Только что, видимо, вернулась со степу, выглядела усталой и разбитой. Работа под палящим солнцем сделала её неузнаваемой — так осунулась, почернела, постарела.

Устало кивнув на приветствие, перевела взгляд на своё изголодавшееся маленькое чадо. Впрочем, не такое уж и маленькое: опорожнив одну грудь, Васятка самостоятельно отыскал вторую и, обхватив ручонками, усердно трудился, косясь на гостя.

— Ай-я-яй, такой большой — и титьку дудолит! — покачал головой, глядя на него, Андрей. Малыш оторвался от сосца, показал язык и снова принялся за работу; верхняя губа его распухла и посинела. — Чё это у него с губой?

— Бжолку хотел попробовать на язычок… Так, сынулечка? Прям бида с им! Даве чевой-то съел нехорошее — животиком маялся. Ноне прибегаю, а оно, бедненькое, лежить, плачеть и жар як от печки… Тем сорвиголовам токо бы бегать, за дитём присматривать некогда. Ух они какие, нехорошие! — повернулась к младшенькому: — Вот отхожу усех мокрой тряпкой, так будут знать!

Трое сорвиголов тем временем, сидя за столом, уплетали кавун, принесённый матерью с работы. Как ни в чём не бывало, хихикая, постреливали друг в дружку арбузными семечками.

— Ото не будеть усё у рот тащить, — назидательно заметил самый старший, семилетний Никита. — А то как чё — так и на язык.

— А я, крестная, к вам по делу, — напомнил Андрей.

— Ой, я и спросить-то забыла!.. Не с мамкой ли чего? А то мы с ей сёдни в разных местах работали.

— Не, с мамой нормально; я по своему. Вы мне крёсная или не крёсная?

— Вот те на! Чиво ето ты засумлевался? — удивилась крёстная.

— Это вы, видать, во мне засомневались. Мы же с вами договорились: надо чего — только намекните. Хочете, мы вам картошку выкопаем, переберём и в погреб занесём?

— Выкопайте… Но её ежли с мешок наберётся, то и хорошо.

— Как это? — в свою очередь удивился Андрей. — Мы ведь с вами весной вон какой клапоть засадили!

— Ой, сынок! Токо ить и еды, что картошка. С июня, почитай, начала подрывать. Кагала хуть и мала, а кажен день исть просють… И красноармейцы немного помогли: перед тем, как уйтить совсем, зербаржанцы у меня стояли. Голодные, худые, замученные, просють: курсак, мол, балной — кушать нечего. Ну, я и разрешила накопать немного на дорогу. Свои итъ, жалко.

— А мы своим молодой кукурузы наварили. Правда, с колхозного поля, — заметил Андрей. — Тогда, может, кукурузу выломать, она почти вся поспела.

— И выломать бы и кочаны на горище поднять, и бадылку срубить на корм коровке. Тожеть не знаю, чем зимой кормить стану…

— Завтра же с ребятами займемся вашей кукурузой!

— Но у миня, сынок, и заплатить-то вам нечем.

— А никакой платы и не надо. Батьки наши кровь проливают — о плате не думают. Это самое, — поспешил он переменить тему разговора, не желая выслушивать обычные в таких случаях «ну, дай вам бог» или что-нибудь вроде этого. — Вы и вправду меня крестили или понарошку крёсной доводитесь?

— Ну как же, конешно крестила!

— Прям у попа в церкве? — спросил с пренебрежением; как пионер он не признавал бога, с предубеждением относился к религии и попам.

— Не в церкве, но крестил батюшка настоящий. Та чи матъ тебе не рассказувала? Так неладно получилось, что не приведи господь…

— Не-е… А чё такое? Расскажите.

— Може, як-нибуть другим разом? А то я ище с коровкой не управилась — Я, мам, коловку напоил, — сообщил Никита, подсаживаясь и тоже приготовившись слушать. — Ажно два ведла выпила. Я маленьким ведёлком наносил.

— Ты у меня молодчина, — погладила его по вихрам мать. — А в обед подоил?

— Ага. Боле полведла начвилкал. Токо мы ево усе и выдули.

— Ну-ну, вы у меня умницы!

Васятка уже «надудолился» и теребил серебряную, полумесяцем, серёжку в ухе матери, то и дело поводя язычком по распухшей губе. Поцеловав его в лоб и обе щёки, крестная стала расскзывать:

— Было ето в двадцать сёмом году… Жили мы тогда на Ставропольщине, в селе Малая Джалга. Церкву уже были закрыли, но батюшку ещё не выслали. Ну, люди потихоньку и несли к нему крестить на дом. Бабушка твоя на-абожная была, царство ей небесное: с тем что крестить и усе тут. Ну, чи крестить, то и крестить — родителям перечить было не принято, хотя батя твой был уже партейный. Кумой быть попросили меня, а в кумовья взяли… да ты кресного помнишь. Царство и ему небесное, — вздохнула Ивга. — Призвали в один день с твоим батей, а через полгода уже и похоронку принесли… Так от, укутали мы тебя потеплей и вечерком — как зараз помню: снегу навалило, месячно, морозец за нос щипеть, было ето у середине ноября — понесли мы тебя у двоём с кумом к тому батюшке домой. Бабушка снабдила нас узелком — четвертинку сальца да с пяток яиц приберегла для такого случая; жили вы бедно. Приходим. Принял батюшка подношение, отнёс в другую горницу, вернулся и видим: хмурится; видать показалось маловато.

— Они, дармоеды, привыкли грабить простой народ! — заметил Андрей неприязненно.

— Здря ты, сынок, говоришь такое, — заступилась за попов крёстная. — Святые отцы жили тем, что прихожане пожертвують добровольно. А што нашим подношением недоволен стал, так ить и для нево трудные времена настали: отправлять службы запретили, доходу нет, а детишек — их у ево пятеро было — чем-нито кормить нада… Так от, покрестил он…

— Мам, а як крестють, расскажите, — попросил уточнить Никита.

— Як крестють? Када, бывало, в церкве — любо посмотреть: люди усе нарядно одеты, в церкве празнично, обряд правитца неспеша, торжествено. — Она вздохнула, помолчала. — А када Андрюшу крестили, управились враз: прочитал проповедь да наставление — вот и усе крещение. А вот с наречением вышло, как бы ето сказать… нехорошо получилось…

— А что случилось? — спросил бывший новорожденный.

— Что? Полистал батюшка книжку, где сказано, в какой день каким именем нарекать новорожденного, — полистал он её та и говорыть: нарекается, мол, новорожденный раб божий Пахнутием.

— Пафнутием? Это он, гад, назло! — возмутился крестник.

— Хто ево знаить… Може, хотел поторговаться: мол, прибавьте платы, тогда поищу имя покрасивше. А кум як рассвирепел, як хватаеть того батюшку за бороду — да головой об стену, об стену. Это, кричит, тебе пахнутий, а это — махнутий! Ищи подходящее имя, не то усе волосья повыдергаю. Ну, и нарек он тебя Андреем… От так, сынок, тебя и крестили. Лучше б уж никак, — закончила рассказ Ивга.

— Мам, а миня тожеть так крестили? — поинтересовался Никита.

— Нет, сыночек, тебя крестили не тайно и по усем правилам, как положено, — в святой церкве. Уже опосля дедушка Сталин обратно разрешил богослужение. А тех, которые до этого запрещали, усех потом засудили.