Богдан Сушинский - Странники войны

— Дашь мне пистолет. И запасную обойму. Дальше пойдешь один.

— Что значит один? Ты вздумала вернуться?

— Зачем? Возвращаться в это село я не намерена. Но дальше ты пойдешь один. Мы не можем быть вместе.

— Почему это «не можем»? Все остальные могут, а мы — нет? Твой лейтенант действительно погиб...

— Вот именно, если он действительно...

— Просто ты не хочешь знать правду. И мне совершенно непонятно, почему мы должны расстаться. Я ведь столько искал тебя, Мария, неужели ты?..

— Хватит об этом! — резко прервала его Кристич. Голос ее опять, уже в который раз, звучал не по-женски твердо. — Независимо от того, какая судьба постигла лейтенанта, пока идет война, ты для меня — сержант Крамарчук. Я для тебя — медсестра Кристич. Только «сержант» и «медсестра», понял?

— Глупая ты. Хотел, чтобы мы хоть немного, хоть месяц пожили по-человечески. Сколько можно? Просто война убила в тебе женщину.

— Не война. Сама убила ее в себе. «Мармеладки», как видишь, устраиваются, война им не помеха. И сколько таких «мармеладок» держат сейчас тысячи мужиков у своих юбок!

Утренний лес постепенно избавлялся от спокойного ночного небытия, наполняясь птичьими голосами, словно огромная колокольня — перезвоном колоколов. Единственное, что нарушало гармонию этой лесной «заутрени» — пулеметная перестрелка дятлов. И почти слившиеся с ней три прозвучавших друг за другом ружейных выстрела.

— Согласен: ты — медсестра, я — сержант. Тогда ищем партизан, создаем свою группу, наподобие нашей «группы Беркута», или пристраиваемся к какой-нибудь семье, чтобы подпольно перезимовать. При этом будем потрошить немцев, как только сможем.

— Мне тоже казалось, что это возможно. Пока мы не попали в «счастливую семейку» Гридичей. Запомни: если хоть один день ты проживешь, забыв, что идет война и на тысячах наших дорог — враги, я просто буду презирать тебя. Не для того гибли наши ребята в сорок первом на Днестре, чтобы мы устраивали себе медовые месяцы под крылом у предателя-старосты. Кончится война — найдешь меня в Гайдуковке. В любом случае в сельсовете будут знать, где я нахожусь. Обязательно сообщу им.

— Но, Мария, пойми... — пробормотал Крамарчук, поднимаясь и делая несколько шагов в ее сторону.

— Не подходи! — вновь резко остановила его Кристич, тоже поднимаясь с земли. — И хватит сюсюкать у моих ног. Пистолет и обойму оставь на камне. Все. Да, напомни, как меняют обойму и готовят оружие к стрельбе.

Крамарчук сделал все, что она просила, раздраженно буркнул: «Прощай» — и, не оглядываясь, пошел вдоль гряды к видневшейся между деревьями лесной дороге.

«Она права, — говорил он себе. — Хватит сюсюкать у бабьих ног. Нужно оставаться солдатом. В любой ситуации — солдатом».

— Подожди, — окликнула его Мария. Подбежала, уткнулась ему в плечо, потерлась лицом о влажное сукно шинели. — Извини, — прошептала, отворачивая заплаканное лицо. — Не сердись. Береги себя. Ты ведь последний из гарнизона. Единственный. А я... всего лишь ваш санинструктор...

Вот уже несколько минут Гиммлер блуждал взглядом по карте, словно решал для себя, в какой части мира искать пристанища.

Время от времени рейхсфюрер СС действительно ловил себя на мысли, что пора бы позаботиться о достойном убежище, но каждый раз откладывал решение этого вопроса, все надеясь, что до этого дело не дойдет; американцы и англичане согласятся на переговоры с фюрером, и все еще каким-то образом уладится.

— Господин рейхсфюрер, — появился в двери штандартенфюрер Брандт. — Позвольте доложить: только что звонил доктор Брак.

Гиммлер не переспросил, однако снял очки и близоруко уставился на адъютанта, выражая полное недоумение.

— Доктор Брак, из института «Аненэрбе», — уточнил штандартенфюрер. — Занимающийся экспериментами, связанными с испытаниями на заключенных.

— Опять они со своими опытами! — болезненно поморщился Гиммлер. — Что у них там на сей раз: умерщвление в ледяных бассейнах? Нет. Уморение голодом? Со скелетами, кажется, все решено? В чем, в чем, а в скелетах, черепах, конечностях недостатка не будет. Это я гарантирую.

— Скелетами увлекается доктор Хирт, — кротко напомнил адъютант. — Позаботился бы кто-нибудь, чтобы среди коллекции скелетов оказался и костяк самого Хирта.

— Проконтролируйте лично, — поддержал его анатомическую шутку Гиммлер.

— А доктора Брака, насколько я понял, интересует иная идея — как стерилизовать побольше унтерменшей. Утверждает, что изобрел совершенно уникальный метод.

— Да, он занимается проблемой стерилизации? Но это другое дело. Где он сейчас, в Берлине?

— В двух кварталах отсюда.

— Сообщите, что готов принять его через час. Но если выяснится, что его «уникальный метод» — всего лишь очередной псевдонаучный бред, первым в роли подопытного окажется он сам.

— Постараюсь изложить ему эту мысль как можно убедительнее, — склонил голову адъютант.

Мундир этому коротышке не шел. Когда, стоя у двери, он почтительно склонял голову, то напоминал циркового лилипута в ливрее, выставленного у входа на арену только для того, чтобы, рассматривая его, публика не скучала в ожидании следующего номера программы.

«Пора бы вновь наведаться в лагерь “Натцвейлер”, — подумал Гиммлер, проводя взглядом адъютанта, — посмотреть, как там у них идут дела». Он, конечно, как угодно мог шутить по поводу коллекции черепов и скелетов. Но кто, кроме него, мог по-настоящему оценить изыскания, проводимые докторами медицинского факультета Страсбургского университета штурмбаннфюрером СС Хиртом и гауптштурмфюрером СС Крамером? В то время, когда многие группы института «Аненэрбе» довольствовались некими полуспиритическими гаданиями, страсбуржцы — тоже работавшие сейчас по программе института «наследия предков» — изучали совершенно конкретную тему, основываясь на исследованиях «на живом материале». И выводы их представали совершенно конкретными, иллюстративными, а потому не поддающимися никакому благоразумному сомнению.

Гиммлер считал Хирта крупнейшим специалистом по расовым проблемам и элитарной наследственности. И когда тот обратился к нему с письмом, предлагая создать в Страсбурге единственную в мире, совершенно уникальную коллекцию черепов и скелетов еврейско-большевистских комиссаров, которая, сама являясь, как он выразился, «конкретным научным документом», могла бы служить предметом исследований не только для сторонников расовой теории нацизма, но и, что крайне важно, для его американских и английских противников.

Гиммлер конечно же пришел ему на помощь. Мало того, он распорядился, чтобы для аненэрбовцев из Страсбургского университета были созданы просто-таки идеальные условия, никем и никогда не создаваемые для исследований. Первые антропологические измерения, а также изучение социального положения, происхождения и интеллектуальных способностей подопытных «носителей черепов» проводились в концлагере еще до их казни. А после умерщвления комиссаров цианидом изучались не только их черепа, но и мозги.