Богдан Сушинский - Странники войны

— За победу, — поддержал его Андрей. И, выждав, пока хозяин опустошит свою рюмочку, выпил.

— Ты тоже убивал поляков? — неожиданно спросила Анна у Звездослава, который оказался за столом слева от нее. — Как я поняла, ты — из тех, что убивают нас?..

— Анна! — резко перебил ее Беркут. — Хватит об этом.

— Нет, почему же...

— А ты, значит, полька? — холодно уточнил Звездослав. — Из тех, которые многие века глумились над украинцами и убивали их?

— Я сказал: прекратить, — еще раз вмешался Беркут. Он произнес это холодно, тоном, которым ему удавалось остуживать горячие головы даже во время паники. — Сейчас у всех у нас один враг — фашизм. У украинцев, поляков, русских. Даже у самих немцев. По крайней мере, у большинства из них. И давайте уйдем отсюда только с этой мыслью.

— А ведь пан офицер мудро говорит, — согласился хозяин, тяжело, из-под нависших на глаза седых бровей взглянув на Звездослава. — Тебе бы пора понять... Послушайся этого мудрого человека. И вспомни, что я тебе говорил.

— Анна, возьми рюмку. И бутерброд. Отнеси ефрейтору. Утро прохладное. Пусть согреет душу.

Девушка обиженно как-то взглянула на Беркута, понимая, что ее просто-напросто выставляют за дверь, но, ни слова не произнеся, положила на свою рюмку и рюмку Арзамасцева по бутерброду и поднялась из-за стола. Хозяин, по-мужски оценивающе осмотрел польку, открыл ей обе двери, закрыл их и вернулся на свое место за столом.

— Нам нужно поговорить, — не стал терять ни минуты Андрей. — Темнить нам тут друг перед другом нечего. Я — лейтенант Красной армии. Со мной ефрейтор. Нам нужно поскорее вернуться в Украи-ну. Нет ли у вас карты? - обратился он к Звездославу.

— Вообще-то есть. Не военная, правда, но все же...

— Любая. Лишь бы можно было хоть приблизительно сориентироваться, где мы сейчас находимся и в каком направлении двигаться.

— Это несложно. Сейчас принесу.

— Кто он? — уже полушепотом, но очень решительно спросил Андрей старика, когда Звездослав вышел в спальню искать карту. — Почему не ушел с остальными? Только правду. Не из-за раны же?

— Сын мой, кто же еще? — перекрестился хозяин на старинную, едва различимую в углу комнаты, под самым потолком, икону. И этим как бы клялся в истинности своих слов.

— Не хочет больше уходить в лес с той группой, которая была здесь? Поэтому рискнул? Даже немцев не побоялся?

— Из леса они бы его не отпустили. Уйти из отряда почти невозможно. От них один путь, — показал на пол — в землю.

— Уже проясняется. За ним могут еще прийти?

— Обязательно придут. Они ведь где-то неподалеку. Наверняка следят за домом и ждут, мать бы их не крестила.

— Слишком обнаглели, так я понял?

— А ты как думал? Пятый год на моей шее. Моей и еще нескольких украинцев из соседних сел. Здесь, на хуторе, нас было четверо хозяев. Одного поляки еще до войны засадили в тюрьму, за связь с партизанами. Две семьи арестовали уже немцы, поскольку застали у них лесовиков Кодура. Меня тоже арестовывали. Спасло только то, что я твердо стоял на своем: не имею с ними ничего общего. Да и поляк один знакомый, из полиции, спасибо ему, поддержал. Эти боевики — неплохие солдаты. Храбрые, жизнями жертвуют. Но слишком долго мечутся, не знают, к какому берегу пристать. У них все вокруг враги. И здесь, и там, в Украине. Решили, что смогут воевать против всего мира да плюс еще и против самих украинцев-большевиков. Хватит ли силы?

— Сына они, конечно, увели в лес под автоматами?

— Да не то чтобы под автоматами. Но дождались, когда подрос. Замутили голову, пригрозили...

— Был уверен, что подтвердите: увели.

— Так ведь вы тоже говорите как есть. Так что правда за правду.

— Я не смогу обращаться к вам, Зомбарт, как обращаюсь к Гитлеру, — «мой фюрер». Это выше моих сил. По многим известным вам причинам.

— Понимаю, понимаю...

— Но это я не смогу. Ибо не способен пересилить себя. Зато тысячи, десятки тысяч людей охотно поддадутся магии вашей внешности, магии воли. Они поверят вам. Они пойдут за вами. Они скорее перестреляют половину офицерского корпуса СС, нежели позволят унизить вас так, как унижали только что.

— Мне бы не хотелось вспоминать об этом, господин Скорцени, — почти простонал Зомбарт. На рытвине, оставшейся после заделанной воронки, «мерседес» резко качнуло, и это сразу же породило цепную реакцию боли, которая, разгораясь у подреберья, уходила, словно по бикфордовому шнуру, все выше по хребту, достигая глубин подкорки. — Есть минуты, которые невозможно пережить дважды.

— Дважды вы их не переживете, Зомбарт, это мы вам, дьявол меня расстреляй, гарантируем.

Машина остановилась на берегу небольшого пруда, рядом с руинами беседки. Зомбарт даже не осмотрелся, чтобы понять, куда его доставили. Он все еще приходил в себя. Он блаженствовал, наслаждаясь жизнью, пусть даже эта жизнь все еще омрачалась наставлениями «первого диверсанта рейха». Все равно это лучше, нежели выслушивать наставления ангелов. Поскольку ты все еще на земле, и тебе все еще доступны хоть какие-то земные радости. Это главное.

Для Зомбарта это действительно было главным — мелкие земные радости. Он никогда не стремился к чему-то возвышенному. К какой-либо сверхидее и сверхцели. Одно время он действительно увлекся личностью Наполеона, заразился его величием, сотворил из него кумира. Однако у него и в мыслях не было хоть каким-то образом приблизиться к идеалу.

Выйдя вслед за Скорцени из машины, Зомбарт увидел патриархально-нетронутую долину — с лебедями в пруду, прогулочными лодчонками и мостиком, соединяющим берега пролива, по которому вода из протекавшей рядом речушки попадала в проточное озерцо.

— Замок Вольфбург — в километре отсюда, — указал штурмбаннфюрер в сторону видневшегося между кронами деревьев шпиля. И Зомбарт с удивлением открыл для себя, что доселе он даже не догадывался о существовании этой небольшой, окольцованной тремя возвышенностями долины; и этого двухэтажного особняка, восставшего у подножия одного из холмов и тщательно замаскированного пышной сосновой рощей.

— Что я должен предпринять? — совершенно некстати спросил он, пытаясь как можно скорее выяснить свою дальнейшую судьбу.

— Каждую свободную минуту вы должны смотреть на шпиль этого замка и давать себе слово во что бы то Ни стало вернуться в него. Однако начинать вам придется с этого вот домишки. Замок — мечта принца крови, мечта Имперской Тени фюрера. Вам еще только предстоит дорасти до него. Созреть. Возвыситься. Вам нравится Наполеон? Вы восхищены злым гением Европы — Бонапартом?

— В общем-то да, какое-то время...

— Мы говорим о нынешнем времени.

— Это важно?

— В том случае, если откровенно.