Станислав Валах - Партизанские ночи

Со мною шли три солдата — «Тадек», «Личко» и «Казек». Последнему не хватило огнестрельного оружия, поэтому он шел с топором.

Оставив на страже «Казека» и вооруженного карабином «Личко», мы с «Тадеком» направились к дому. Нервы были напряжены до предела, я был убежден, что слышу стук сердца стоящего рядом со мной «Тадека».

Я нажал на ручку. Дверь была заперта. Казалось, мы обсудили подробнейшим образом план предстоящего дела, но этого я почему-то не предусмотрел. Воспитанный в деревне, где не было обычая запирать входную дверь, пока все не отправлялись спать, я никак не предполагал, что может быть иначе. Стыдно признаться, но я попросту растерялся и, резко повернувшись, отошел в полном разочаровании. Не удалось именно то, на что я так рассчитывал, — ошеломить немцев. Получилось наоборот — ошеломленным оказался я сам.

— Возвращаемся, — скомандовал я.

Я был страшно зол на себя за эту неудачу. Когда мы вернулись с пустыми руками, у «Винцента» был повод для язвительных замечаний.

— Завтра мы выйдем раньше, — объявил я товарищам.

На следующий день с наступлением сумерек мы уже были у дома бауэра. Дверь снова не поддалась, но на этот раз я был подготовлен. Если не откроют — выломаем дверь. Я постучал. К двери подошла жена бауэра и спросила:

— Вэр ист да? [10] Кто там? (нем.) .

На ломаном немецком языке я объяснил наспех придуманный повод для визита. С нетерпением мы отсчитывали затягивающиеся минуты, пока женщина колебалась. Наконец, успокоенная, она открыла дверь.

Мы молниеносно врываемся в прихожую, а затем — и в комнату, где вся семья, в том числе двое мужчин, сидит за столом.

С криком «хэнде хох!» мы направляем на них пистолеты. Бауэр, стоявший ближе к нам, делает попытку броситься на «Тадека», но тот опережает его и бьет пистолетом так, что от пистолета отлетает какая-то деталь. Дело выиграно. Они больше не сопротивляются. Мы приказываем им лечь на пол и вытянуть руки. Я зову со двора «Личко», который теперь помогает нам в поисках, сам же я слежу за немецкой семейкой, используя время на то, чтобы «поболтать» с лежащими. Перепуганные, они покорно поддакивают мне, жалуются на фашизм, проклинают Гитлера. Старательно пытаются втолковать мне, что никак не рассчитывают на его победу, что их просто силой заставили переселиться сюда.

Странное чувство испытывал я, глядя на врагов, лежащих у моих ног, у ног польского партизана. Впервые заносчивые бауэры оказались в наших руках и молили о пощаде. Это заставляло меня испытывать чувство внутренней гордости и одновременно с этим силы. Сейчас я был по-настоящему командиром. Мы ненавидели гитлеровцев, и несмотря на это, глядя на покорно лежащих бауэров, трудно было решиться на какую бы то ни было месть. Они вызывали у меня попросту жалость. Трудно мне было мстить безоружным, хотя, отправляясь на задание, я был намерен жестоко наказать их. Мы только приказали в резкой форме соответствующим образом относиться к польскому населению. Они тут же согласились на все.

Тем временем «Личко» и «Тадек» обыскивали квартиру. Вскоре «Личко» с сияющими глазами заглянул в мою комнату. Он показал мне два ружья. Я же кивком головы указал ему на кухонную печь, где заметил патроны.

Главная цель операции — добыча оружия — была достигнута. Теперь было самое время убираться восвояси.

Прямо перед лежащими я установил будильник, приказав не трогаться с места до четырех часов утра, иначе с ними расправится оставленный снаружи часовой. Конечно же, я никого и не думал оставлять на страже. Чтобы невозможно было это проверить, мы не потушили лампы в комнате бауэров. При свете мрак за окном как бы еще сгущался.

Мы все вышли со двора и осторожно двинулись по направлению к Висле. Дожидавшийся в укрытии «Винцент» перевез нас на другой берег.

Наконец мы добыли у немцев первое оружие. Успех нашего мероприятия прибавил гвардейцам ментковской группы уверенности в своих силах. В бункере, рассказывая друг другу различные подробности и обсуждая ход операции, партизаны дивились, что все прошло так гладко. Подобно бесценному сокровищу, двустволки переходили из рук в руки.

После нападения на бауэра в Подольшье я оставил группу, а сам пробрался в Либёнж для отчета. В пути меня поджидало еще одно приключение. Когда мы с «Альбином» шли по дороге через центр погруженного во мрак Либёнжа, встретилось нам несколько кавалеров, которые по сельскому обычаю выстаивали вечерами на перекрестке. Они приняли нас за поклонников местных девчат, которые направляются на свидание в соседнюю деревню, и предупредили, чтобы мы не шли дальше, потому что на дороге стоят немцы и проверяют у всех документы. Мы не поверили им, считая, что те подшучивают над нами, желая отпугнуть соперников.

Не прошли мы и двухсот метров, как из темноты появились две фигуры с карабинами за спиной. Нас осветили затененные фонари.

— Хальт! Аусвайс, битте [11] Стой! Документы, пожалуйста (нем.) . .

Пришлось остановиться. Какую-то минуту я пожалел, что мы не послушались предупреждения, что я проявил самонадеянность. «Мы еще ничего не успели сделать, а теперь придется расставаться с жизнью», — промелькнуло у меня в голове. Жандармы, по-видимому, решили, что мы шахтеры, возвращающиеся с шахты «Янина» после вечерней смены. «Альбин» вытащил какую-то карточку и собирался подать ее. Я же потянулся за парабеллумом, который торчал у меня за поясом.

Я пытаюсь, стоя боком к немцам, вытащить пистолет. Немцы не обращают на это никакого внимания: по-видимому, мои неуклюжие маневры они принимают за попытку достать документы. Я лихорадочно прикидываю: стрелять в немцев или только напугать их? Я стреляю в воздух над самой головой у немцев. Эффект молниеносный. Немцы тут же бесследно растаяли в ночном мраке. Одновременно с этим «Альбин» бросился назад. Я бегу за ним и попадаю в боковую улочку, по обе стороны которой тянутся деревенские плетни. В темноте не могу толком понять, в какую сторону бегу. Почувствовал только, что зацепился одеждой за гвоздь, торчащий из забора. Только бы не пораниться — это самое важное. Одежда — мелочи. Мы добудем ее у бауэров.

Через несколько дней после этих событий бауэрфюрер Каневский в Либёнже, узнав о встрече полицейских с «бандитами», орал на одном из собраний:

— На немецкой земле не может быть партизан, скорее у меня волосы вырастут на ладони, чем они появятся здесь.

После освобождения бауэрфюрер попал в наши руки, и мы тогда припомнили ему его самоуверенные заявления. Он поглядывал на свою ладонь и дрожал от страха.

О нашем нападении на бауэров стало известно в окрестных селах, что несколько улучшило положение польского населения. А оно было незавидным. Законные хозяева стали теперь батраками. Жили они в сараях и получали но 25 марок в месяц (на одни только табак в месяц требовалось около 30 марок).