Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Девушка опять щелкнула и, разливая коньяк, сказала:

– Может, хватит уже?

– Красавица! – Перелыгин расплылся в улыбке. – Мы целый год гонялись за снежным человеком. Слышали про чучуну? Только представьте: на тысячу верст ни одной живой души – мы и чучуна. Даже разговаривать нельзя. Да-да, – кивнул он, – очень чуткий, собака. Вконец одичали. И вот мы пьем коньяк, музыка, красивые лица… – Он выразительно посмотрел на девушку.

– Догнали? – стрельнула взглядом она.

Эта троица – ничего ребята. Веселые, при деньгах, и смена ее скоро заканчивается.

– А как же, – оживился Перелыгин, почувствовав интерес. – Вот, доставили спецрейсом голубчика, всю дорогу дрых как сурок, утром повезем в Академию наук изучать. Но пока… – Перелыгин прижал палец к губам. – Тсс, ни слова. Тайна! А если вас заинтересовал чучуна… – Он понизил голос. – Можем продолжить. Интересная история.

Девушка положила на стойку бумажку с телефоном. Хотела что-то сказать, но подошел парень из зала.

– Землячки, у вас заело? Смени пластинку, – обратился он к девушке.

– Рано! – Рощин поднялся со стула.

– Что рано? – не понял парень. – Совесть-то имейте. Уже слова наизусть выучили.

– Рано, – повторил Рощин и, подмигнув барменше, небрежно бросил на стойку червонец. – Еще десять кругов. Понимаешь, друг… – Он приобнял парня за плечи. – Бам-бино – это я, она пела мне эту песню в нашу последнюю встречу, но не смогла жить в разлуке. И скоро наша свадьба, как у Володи Высоцкого с Мариной. Вот, друзья из Арктики прилетели провожать. В Париж улетаю, может, насовсем. – Он замолчал торжественно и строго, мысленно прощаясь с родиной.

– Выпей, друг, за здоровье молодых, – сказал очкарик, подавая парню рюмку.

Тот отодвинул рюмку, соображая, как вести себя дальше. Эти, конечно, нахалы, но хохмят ребята, гуляют на всю катушку.

– Обижаешь? – Очкарик уставился на парня. – Не хочешь выпить за укрепление международных половых отношений? За интернационализм? – Язык плохо слушался его, сглотнув почти все гласные, он едва осилил начало и конец слова, смешно вскинув голову.

– Ладно, – улыбнулся парень, беря рюмку. – Сами, правда, что ль, с Арктики?

– Про Индигирку слышал?

– А мы прикинули, кажись, пижоны, а с другой стороны, гуляют, вроде как наши. Мы-то – с Урала, скоро на посадку и – чао, бамбино. Мне теперь эта музыка сниться будет.

– A-а, Урал, хребет державы! – с сердцем выкрикнул очкарик и радостно заблажил, протягивая рюмку барменше: – Па-автарить!

Утром, проводив уральцев, они выбрались на улицу. Сначала отвезли спящего очкарика к родственникам и только потом позвонили по телефону, которым снабдил Перелыгина Пугачев. Через час с небольшим они уже спали мертвым сном в трехкомнатном номере гостиницы «Россия». Хозяин телефона был представителем одной из артелей Комбината. Все крупные артели имели здесь своих толкачей-представителей и круглогодично забронированные номера в московских гостиницах.

На следующий день – отоспавшиеся, свежие – они предстали перед Василием Борисовичем Остаповским, бодрым, энергичным мужчиной за шестьдесят. На голове его ерошился седой ежик, сквозь модные очки в роговой оправе смотрели цепкие подвижные глаза. Возраст и перенапряженная жизнь геолога сороковых почти не оставили на Остаповском разрушительных последствий. Был он моложавый, подтянутый, готовый к движению.

Остаповский долго с вниманием рассматривал Рощина, отыскивая черты отца, и остался доволен. Глаза его потеплели, он достал из шкафчика пузатую бутылку коньяка, сам наполнил рюмки.

– Помянем, ребятки, тех, кто не дожил до этого дня, вечная им память!

Тут же убрав бутылку, рюмки, вазу с конфетами, он усадил всех за отдельный стол, изготовился слушать: весь – цепкое внимание и доброжелательность.

Когда-то Вася Остаповский ходил в маршруты вместе с отцом Рощина, Андреем, и Данилой Вольским. Он хорошо помнил их и тот последний предвоенный полевой сезон.

– Да-да, – улыбнулся Остаповский, отгоняя воспоминания. – Тем летом от души поработали. Через два года разведка дала две мощные россыпи. Прииск-то, как, еще служит?

– Копает, – кивнул Рощин.

– Сказочные места, удивительное время.

– Только вокруг Унакана до сих пор какие-то странности. – Перелыгин вдруг безотчетно уверился, что ничего у них не выйдет. Объяснить почему, он не мог. Для этого человека в дорогих очках все было в прошлом, в приятных воспоминаниях о молодости, о героических маршрутах, открытых россыпях, что в конце концов обернулось для страны десятками тонн золота. Он давно оправдал свое появление на земле, вписал свое имя в историю Золотой Реки и мог не обременять себя заботами.

– Да-да, – согласился Остаповский.

Слушая его, Перелыгин с тоскливой ясностью видел прошлое и будущее Унакана. Оба сценария несли родовые пятна своего времени. Месторождение сложное по залеганию, а началась война, терять годы на разведку не могли, готового решения, как ее проводить, не было. А главное – россыпи вокруг! После войны Остаповский с Данилой придумали способ разведки. По невероятному стечению обстоятельств схожий метод опробовали на Алдане, он с треском провалился, после чего их идея стала вовсе не проходной. Никто не стал выяснять, насколько соответствовали условия. А они не соответствовали. Риск противостоял риску, хотя смыслы их были разные и делили людей от Городка до Москвы на тех и этих.

– Косыгин на Чукотке не побоялся, – привел беспомощный аргумент Перелыгин.

– Ха-ха-ха, – раскатисто рассмеялся Остаповский. – Перелыгин заметил, что он всегда смеялся громко, театрально, особенно театрально у него выходило это «ха-ха-ха». – Другие времена были, другие люди, иной масштаб. С поворотом в науку придумано хорошо, мы в свое время не докумекали. Нобелевской премией тут не пахнет, хотя раздуть научный интерес, наверно, было можно. А сейчас – даже не думайте! – Остаповский опять громко расхохотался. – Нынче в моде ускорение, а что может немедленно ускорить наука? Она требует времени и надежности, ждать некогда, поэтому шарлатаны всех мастей плодятся, как кролики.

– Сто, а то и двести тонн на дороге не валяются, с ними и Госпремия неподалеку, – вставил Рощин. – А можно и не найти ни того, ни другого. Не жалко?

– Вы меня что ж, агитировать прибыли? – Остаповский прошелся по их лицам цепким взглядом. – Унакан у меня знаете где? – Он ткнул себя в грудь. – Поэтому меня агитировать не надо. Но я вам скажу то, что скажут любому. Первым делом спросят: где? Где эти сто, двести тонн? Если их нельзя пощупать – значит, их нет.

– Бред какой-то, – не выдержал Рощин. – Как можно их пощупать без разведки?

– Верно, – кивнул Остаповский, – пограничная ситуация. Ни туда, ни сюда, Великое стояние на Угре. Хотя, какое, к чертям, великое. Мышиная возня. Прошло, ребятки, время людей, готовых рисковать не ради себя. Никто вам не поможет. Всюду паралич, тишина, как перед сходом лавины. Мое слово ничего не решит. Его не услышат. Только хуже сделаю. Все помешались на нефти и газе. А Унаканом больше или меньше – плевать, не обеднеем. Летите, ребятки, обратно. Пусть Сороковов рискует.