Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

– Что человека беспокоите? Сказали вам, нет ничего! – вошла дежурная. – Вы извините, – обратилась она к Перелыгину, – они здесь всю ночь гуляли. Сами не знают, что ищут, извините, – повторила она, выталкивая непрошеных гостей.

– В портфеле заначку небось спрятали? – улыбнулся Перелыгин.

Седой резко, как от удара, дернулся, обернулся.

– Деньги, – сокрушенно покачал он головой, – много. Может, в милицию позвонить? – Он вопросительно помолчал.

– Давай-давай, звони, – подтолкнула его в дверь дежурная и повернулась к Перелыгину. – Слушайте вы их! Водку потеряли. Больше не придут. А лучше – запритесь.

Перелыгин не обратил внимания, не заметил, как родился, заполнил вокруг себя маленькую ложбинку, перетек через край и побежал по этой земле тоненький родничок его новой жизни. Он поставил на тумбочку пепельницу, закурил сигарету, прилег снова. Через минуту рука с сигаретой расслабленно свесилась с кровати. Перелыгин закрыл глаза, погружаясь в уютную темноту, и только в последний момент краешком ускользающего сознания успел почувствовать выпавшую из руки на ковер сигарету. Он резко перегнулся, ища ее возле кровати, – прямо под ним лежал малиновый портфель.

Намерение позвать дежурную было пресечено любопытством: неслышно повернув торчавший в двери ключ, Перелыгин вытащил и раскрыл портфель. Тот оказался доверху набитым пачками денег. Пачки, штук по десять, были перевязаны лохматой веревкой. Он закрыл портфель, задвинул обратно, тихо отомкнул дверь и лег. Что же предпримут мужики, когда головы их очистятся и они осознают пропажу?

«Вот спрятать сейчас этот портфель, – злорадно подумал Перелыгин, – в форточку выбросить, а после в снег закопать…» И вдруг он с пронзительной ясностью понял, что, сотвори сейчас это, его чувство жизни, вместе с понятиями о добре и зле, о справедливости тут же умрет. Но куда тогда денется он, ведь это чувство жизни, эти понятия и составляют суть человека и должны уходить только вместе с ним. Случись иначе, вместо него по земле будет ходить кто-то другой в его обличии. А он? Что же останется ему, инфицированному навсегда этой болезнью? Значит, придется изменить свое чувство жизни, свои представления о добре, зле, о справедливости. Или ни о чем таком вовсе не думать? А думать, что жизнь одна, и упущенных возможностей вернуть никому не удавалось. Кто же подсовывает ему такую возможность? Кто все рассчитал, доставил его в этот номер в нужное время и положил на эту кровать. Кто вытворяет с ним такие штучки?

Дверь широко, по-хозяйски, открылась, вошел высокий сутуловатый, лысеющий человек лет тридцати пяти, в распахнутом полушубке, оленьих ботинках и модных дымчатых очках. Его широкий толстогубый рот растянулся в улыбке.

– Заждались! – протянул руку Алпатов. – Как будем – на «вы» или на «ты»? – По-прежнему широко улыбаясь и не оставляя выбора, оглядел номер. – Не дрейфь, квартира скоро будет, начнем тебя обустраивать. Одевайся, двигаем ко мне ужинать.

Он хотел что-то добавить, но появился свекольнолицый якут. Встав перед ним, Алпатов живо уставился на гостя.

– Погоди, – придержал его Перелыгин, – тут такое дело…

– Его с тобой поселили? – перебил Алпатов. – Мы весь номер оплатили, мудрит гостиница, сейчас выселим.

– Да нет, тут другое. – Перелыгин повернулся к назойливому визитеру. – Какого цвета портфель, говоришь?

– Красный такой, – развел тот руки.

– Ха! Он же лыка не вяжет, одевайся, – заторопил Алпатов. – А ты… – Он похлопал гостя по плечу. – Отдыхай, завтра поговорите.

– Подожди, – остановил Перелыгин, – сейчас такое увидишь.

Алпатов, с любопытством переводя взгляд с одного на другого, присел возле стола.

– А в портфеле что? – Перелыгин подошел к кровати.

– Деньги были.

– Сколько?

– Много. – Незнакомец почесал затылок.

Казалось, он начал приходить в себя, свекольного цвета круглое лицо побледнело до розового.

– Ты кто? – спросил Алпатов.

– Семен, пастух, в отпуск летим, а денег нет.

– А сколько было? – опять спросил Перелыгин.

– Много… – Семен покачал головой. – Сорок две тысячи. Очень много, однако.

– Сколько? – Под Алпатовым затрещал стул, над оправой модных очков на лоб взметнулись карие глаза. – Чего он несет?

Перелыгин с хитрой улыбкой поднял покрывало и поманил Семена. Тот заглянул, посмотрел снизу на Перелыгина и с кошачьей проворностью плюхнулся на живот, сунув под кровать руку. Вскочил, поставил портфель на стол, раскрыл его, отшатнулся, будто увидел там не то гадюку, не то гранату с выдернутой чекой, метнулся из комнаты.

– Вот это номер! – увидев обмотанные веревкой пачки, воскликнул Алпатов.

Вбежал Семен, с большим ножом в руке, за ним – седой.

Комично-деловито, не обращая ни на кого внимания, Семен выхватил из портфеля перевязанную стопку, перерезал веревку и, отделив банковскую пачку сторублевок, с детской искренней улыбкой во все круглое, скуластое лицо протянул Перелыгину, второй рукой хлопая его по плечу. Седой стоял рядом и радостно колотил его по другому плечу. Из их узких черных глаз, от удовольствия ставших совсем щелочками, словно из амбразур сыпались счастливые искры. И оба повторяли уже знакомые Перелыгину слова: «Хороший, очень хороший человек!»

Перелыгин почувствовал себя неловко.

– Убери-убери, – строго приказал он Семену.

Но тот упрямо замотал головой и смешно замахал руками.

– Не обижай людей! – громко сказал Алпатов. – От благодарности не отказываются. – Он взял у Семена пачку и сунул Перелыгину в карман. – Пошли!

Они шумно прощались, пока в дверь не заглянула дежурная. Седой под мышкой держал расстегнутый портфель, Семен с ножом в одной руке, другой обнимал Перелыгина, все громко смеялись. Дежурная прикрыла дверь.

До поздней ночи Перелыгин просидел у Алпатовых. Евгений рассказал, как внезапно скончался редактор, его похоронили три дня назад. Оказалось, отец Алпатова работал в редакции заместителем, а сам он – ответственным секретарем. Недавно Алпатов-старший уехал с женой в Астрахань, и Евгений занял его место. Письмо Перелыгина пришлось ко времени.

Этот поселок у Полярного круга появился благодаря геологам. До войны здесь открыли крупное месторождение олова. Всю войну рудник и обогатительная фабрика снабжали оловом страну. Металл считался стратегическим. Без олова нельзя напечатать газету или журнал, книгу или листовку, нельзя изготовить радиопередатчик. Ни одна консервная банка не могла стать настоящей банкой, способной хранить консервы, без олова. А как обойтись на войне без связи, газет и консервов, никто не придумал до сих пор. Но если даже и вовсе не воевать, изобрести офсетный способ печати, микросхемы и чипы, – представить жизнь без тушенки, шпротов, сардин и кильки в томате невозможно.