Владимир Казаков - Время в долг

Долго стоял Романовский у обелиска и смотрел на не большую нишу, предназначенную для портрета Кати. В этой нише, как на экране, он видел Катю, видел товарищей, видел памятные эпизоды войны.. Он даже вспомнил мокроносого щенка, встречавшего их, молодых летчиков, на аэродроме первым. Катя любила и баловала ласкового пса. Щенок сгорел в самолете! Сжалось сердце, когда возник образ сбитого Ивана Дроботова, и начало биться толчками, радостно, когда рядом вставала девушка в тяжелом летном комбинезоне…

Романовский очнулся, увидев руки около цветов. Повернулся. Его букет заботливо поправляла глазастая девчонка. Рядом стояли и на него смотрели два мальчика в алых галстуках. Девочка спросила:

– Вы ее знали, дядя?

– Да, курносая.

– А почему портрета нет на могилке? А почему вы плачете, дядя!

– Просто пыль попала в глаза… Портрет скоро будет. Проводите меня до машины, ребята, – попросил Романовский и положил руку на остренькое плечо девочки.

Пионеры отдали салют памятнику и пошли за Романовским.

– Дядя, наша школа имени Екатерины Романовой. Вы не могли бы рассказать о ней? – спросил один.

Романовский остановился. Школа имени… Так и должно быть. Память о мертвых – в делах живых.

– У меня скоро отпуск. Я приеду, ребята. Обязательно приеду!

– Мы ждем вас! – сказал второй мальчик.

Шофер захлопнул капот машины. «Волга» потихоньку тронулась с места.

– До свидания, курносая! До свидания, мальчики!

В этот же день Романовский прилетел в Москву. Генерал Смирнов открыл дверь, снял с гостя фуражку, пригласил в квартиру. В пижаме, с трубкой в зубах, в шлепанцах, довольно потрепанных, он побежал на кухню, оставив гостя посреди зала.

– Ты там располагайся без стеснения, – донеслось сквозь грохот посуды. – Мои еще на даче, я только с работы, так что мы с тобой по-холостяцки что-нибудь сварганим. Сильно есть хочешь?

Романовский встал в дверях кухни, упершись ладонями в косяки.

– Сыт, Василий Тимофеевич.

– Перекусить все равно заставлю. Вот селедочка разделана… А? Может, тут и приземлимся? А? – Смирнов показал на кухонный столик.

– Все равно.

– Мой кабинет в основном тут. Гоняет старуха из комнат, не терпит табачища.

Трубка в зубах хозяина беспрестанно чадила, и в небольшой кухоньке уже стоял голубой туман с запахом табака «Флотский».

– Был?

Романовский кивнул.

– Порядок? Не ломают памятник? Надо бы фотографию вставить.

– У меня есть. Скопирую на фаянс и отвезу.

– Ну-ну… А как дела в Саратове? Все воюете?.. Про партсобрание слышал. Не чересчур?

– По-моему, в норме. Народ решил. Миша Кроткий привет вам передает. В отпуск ушел: скоро дедом станет. Он, наверное, останется комэском. Во всяком случае, Аракелян – за.

– Умница ваш горбоносый Аракелян, – проговорил Смирнов. – За Кроткого надо драться и воспитывать не словами, а по щекам бить, чтобы опомнился. Поставь такого вне работы – захиреет… Знаешь, что ваш командир отряда здесь, в Москве? – спросил Смирнов и взялся за трубку. – Чай будешь? Закипает.

– Если можно, покрепче.

– Разбирали Терещенко на коллегии. Перцу дали… Сладкий или вприкуску? Вон та курица и есть сахарница. Сыпь больше! – Выпустив клубы дыма, Смирнов продолжал: – Все-таки будет Терещенко работать у вас. Приняли во внимание долголетнюю службу, а главное, по-моему, то, что ему до пенсии полгода. Он там себе должность инструктора на тренажере поприжал… Спесь, конечно, сбили, постругали как следует. А твоего Аракеляна заберем в центральный аппарат.

– В общем все так, как желал Терещенко! Выходит, зря нервы трепали, укорачивали себе жизнь и другим. Все как в песок…

– Тут ты опять скользишь. Аракеляны нужны не только в вашем отряде, понял? – многозначительно поднял палец Смирнов и ворчливо добавил – Горячитесь вы очень, молодежь, поперед батьки в пекло любите лезть и ломаете то, что выпрямлять надо. Вот и ты… твоя фигура выглядела на коллегии не ахти как! Пришлось заступаться… Да ладно, капну я, пожалуй, в чаек коньячку, люблю этот грешный напиток. В Испании французы избаловали.

Отложив трубку так, что мундштук ее попал в селедку, Смирнов маленькими глотками выпил чай, снова набил трубку и уселся поудобнее.

– Теперь, Боря о сыне Ивана. Где, как, чего, какие документы? Сталкиваюсь с таким делом впервые, и давай-ка обмозгуем не торопясь.

Романовский вынул из кармана, передал Смирнову фотографию и медальон.

– И это все?

– Еще было два письма, в которых говорилось, что на фотографии не сын Дроботова, что он погиб и захоронен в поселке Свирь.

– Тогда чего же ты хочешь, не понимаю?!

Романовский встал и распахнул настежь окно. Трубочный дым потянулся на улицу, путаясь в листьях каштана, шумевшего у подоконника. Старый каштан лысел: порывистый осенний ветер вырывал из его шевелюры пожухлые листья.

– Чего ты хочешь, Борис?

– Скажите: взрослые усыновляют детей?

– Ну?

– Они выбирают себе ребенка, а почему бы ребенку не выбрать из них отца?

– Ну-ну… Теперь вспоминаю твое письмо и мысль, которую назвал неэтичной. Ты хочешь Пробкину подарить отца, а именно Ивана Дроботова?

– Память о нем хочу безраздельно отдать Семену!

– Не много ли мы на себя возьмем, Боря? – в сомнений вымолвил Смирнов. – Есть ли у нас такое право? Я уж не говорю о законном – моральное право?

– Есть!.. Семена тяготит безотцовщина. Я… сироты знают какой это груз. Майор Дроботов хотел, чтобы сын остался жив, вырос Человеком и продолжил его дело. Сейчас Семен живет вполсилы. Таким парням нужен идеал, жизненный пример другого человека, и лучше всего, когда это отец! Семену по плечу и честь, и слава, и жизнь Ивана Дроботова… Мы выполним долг перед погибшими, товарищ генерал!

– Недавно я прочитал в журнале стихи. И будто не поэт, а я, старый солдат, душой своей попросил: «Отпусти мою память, война!» Возможно ли это? А?

Романовский не ответил. Он поймал влетевший в окно лист и, пощипав его губами, высунулся в окно, подставил лицо ветру. «Ветер – это когда трудно идти вперед, хотя перед собой и не видишь преграды, – неожиданно подумал он, искоса взглянув на задумавшегося Смирнова. – А сильно же ты постарел, батя!»

– Борис, ты хорошо подумал?

– Додумывать приехал к вам, Василий Тимофеевич. Должен знать человек, какого он роду-племени? Где корни его? Предположим, что Семен найдет отца и тот окажется изменником родины, ну бывшим полицаем, например. Я беру полярный случай, Василий Тимофеевич! Как после этого сложится жизнь парня? Не будет ли он чувствовать, что корни его гнилы? Комплекс неполноценности такому эмоциональному и сомневающемуся парню, как Семен, – обеспечен!

– Хорошо. Согласен. Но предлагаю тебе другой вариант. Мы сделаем так, что он поверит в родство с Иваном. Сделаем так, что тайна умрет между тобой и мной. И представь, – появляется настоящий отец!.. Ну?.. Что же ты молчишь? Или видишь перед собой уже не сына Героя, а духовного инвалида и слышишь вопрос: «Кто позволил вам мною играть?»