Иван Винаров - Бойцы тихого фронта

Колесо обозрения делало свой очередной круг, поднимая к чистому летнему небу веселящихся людей, когда появился Гриша. Прошел ровно час. Он направлялся ко мне свободной походкой независимого человека, которому некуда и незачем спешить. Прошел близко от меня и, когда увидел, что я его заметил, двинулся дальше, смешавшись с толпой, поддерживая рукой висевший на плече фотоаппарат.

Я последовал за ним. Мы шли на небольшом расстоянии друг от друга, пока не удалились от колеса. Гриша направился к пестрым, кокетливым зонтикам небольшого кафе, где можно было и отдохнуть и уединиться.

— Сердечный привет, летучий голландец, — сказал я, крепко пожимая руку Гриши, когда мы сели за небольшой мраморный столик.

— Летучий англичанин, — поправил меня Гриша и в свою очередь крепко пожал мою руку. — Здравствуй, мой дорогой, здравствуй. Сердечный привет тебе от всех. Особо кланяется Старик.

— Спасибо. А где же твоя дама? Куда ты ее дел?

— Распрощался с ней, угостив мороженым. Она не моя. Просто ей стало плохо на большой высоте. Я сам, понимаешь, был обязан помочь своей соотечественнице, проводить ее…

Приближался обеденный час. В Пратере нам больше нечего было делать. Мы сели в такси и после продолжительной поездки по Рингштрассе остановились перед рестораном, где я обычно обедал.

В Вене — двухмиллионном городе, населенном людьми разных национальностей, — в свое время имелись рестораны с испанской, восточной, немецкой, русской, французской кухней.

Я питался в еврейском ресторане. Читатель, наверно, помнит — я жил в Вене по паспорту польского еврея из Закарпатья. В ресторане, где подавались еврейские национальные блюда, я как все остальные регулярные посетители держался без излишней фамильярности, официанты встречали меня как своего завсегдатая, дружески кивали головой в знак приветствия.

И вот в ресторане, где я так старательно разрабатывал свое амплуа, в этот день мною была допущена тактическая ошибка.

Мы вошли, сели за стол, который я обычно занимал. Перед этим Гриша — по старому православному обычаю — снял шляпу и повесил ее на ближайшую вешалку. В силу какого-то слепого автоматизма я последовал его примеру, увлеченный начатым разговором. Мы сели, и к нам тут же подошел официант.

Гриша заказал свежую рыбу, приготовленную по-еврейски. Когда я разговаривал с официантом, то заметил в его глазах удивление. «Чему он удивляется?» — недоумевал я.

И тут я заметил еще одну странность. Проходя мимо оберкельнера, официант обменялся с ним многозначительным взглядом. «Не вижу ничего удивительного в том, что я привел сюда на обед своего знакомого?» — сказал себе я. А когда бросил с напускной небрежностью взгляд на соседние столики, мое удивление переросло в раздражение: посетители, которых я как обычно приветствовал вежливым кивком головы и которые мне ответили с такими же вежливыми поклонами, смотрели на меня во все глаза.

«Что все это значит?..»

Гриша первым заметил необычный интерес, проявляемый к нам, но держался так, словно мы были в ресторане одни: самообладание важнейшее качество настоящего разведчика.

Официант подал вкусную отварную рыбу и удалился, избегая моего взгляда.

— За твое здоровье, — сказал я и поднял рюмку с искрящимся австрийским рислингом. — Вино отличное, гарантирую. Рыба тоже отлично приготовлена. За это ручаюсь…

— Твое здоровье, — сказал Гриша и пригубил рюмку.

И тут вдруг меня осенило. Мы оба сели за стол с непокрытыми головами. А это противоречило еврейским обычаям: евреи сидели за столиками в головных уборах. Наши же шляпы висели на вешалке, подобно предательским знакам, они указывали: эти двое мужчин не являются и не могут быть евреями…

Ошибка, разумеется, была моя. Мне сдавило горло, прекрасно приготовленная рыба и охлажденный рислинг сразу потеряли свою прелесть, но я продолжал жевать — мы не могли покинуть ресторан, не закончив обеда, это вызвало бы подозрение.

— Твое здоровье, — Гриша бодро поднял рюмку. — Рыба действительно приготовлена прекрасно.

Примерно через полчаса он вежливым жестом подозвал оберкельнера, который стоял как истукан в конце зала.

— Мой приятель, — сказал Гриша достаточно громко, чтобы его могли услышать и за соседними столиками, — насилу затащил меня в ваш ресторан. Разумеется, в Лондоне у меня есть друзья — евреи, но я никогда еще не посещал еврейского ресторана и не думал, что рыбу можно приготовить так вкусно. Примите мою благодарность, герр!

Оберкельнер поклонился, видимо, довольный комплиментом и еще больше — щедрыми чаевыми.

Мы вежливо попрощались и покинули ресторан. Больше там моей ноги не бывало. Гриша постарался как-то загладить допущенную мной оплошность, но на меня уже пала тень подозрения…

Читатель, может быть, скажет, что случай этот незначителен. Отнюдь нет. Принятые меры (я на другой же день сменил квартиру, район местожительства, паспорт) помогли избежать возможных осложнений. А все это могло кончиться плачевно. Из истории известно, как были схвачены в марте 1933 года в Берлине пребывающие там нелегально Георгий Димитров, Благой Попов и Васил Танев: незначительные на первый взгляд мелочи в их поведении, одежде, жестикуляциях были замечены официантами берлинского ресторана «Байришерхоф» и те не замедлили сообщить о своих наблюдениях в полицию… Вена в этом отношении не отличалась от Берлина: и здесь официанты, портье в жилых домах, содержатели частных пансионатов и отелей в большинстве случаев поддерживали тесные связи с полицией.

Мы вышли из ресторана, сели в такси и совершили длительную поездку по венским улицам, потом посидели на скамейке в тихом углу парка дворца Шенбрунн. В отличие от меня Гриша сохранил отличное расположение духа и ничем не выдавал недовольства. Он принялся рассказывать случаи из своей практики в США и Японии, когда он допускал подобные незначительные оплошности, которые чуть не выдали его.

— И я не смог тебе ничем помочь, Ванко, — корил себя Гриша. — Мне не приходилось изучать еврейские нравы… Однако ты держался отлично. Ничем не выдал беспокойства. Молодец!

Таков был Гриша, таков был и Берзин. Они понимали, что если опасность миновала, главное сохранить душевное равновесие. И не напоминали об ошибке, если видели, что ты сам ее понял и сделал необходимые выводы.

Школа Берзина не была рассчитана на новичков в разведке. Я мог бы сравнить ее со своеобразным вузом, который удается закончить только подготовленным людям. Именно поэтому Берзин постоянно требовал от своих кадров непрерывно совершенствовать знания… Эта школа воспитывала непоколебимую душевную стойкость. Я еще не обладал этим качеством, хотя Гриша и похвалил меня в парке дворца Шенбрунн за отличную выдержку. Не знаю, как я выглядел внешне, но внутренне мое состояние в ресторане было далеко не на высоте. В дальнейшем я понял, что самым трудным в воспитании настоящего разведчика является выработка стабильной «железной» психики. Такой психики, которая позволяет справиться с любыми неожиданностями, по крупицам сохранить силы для новых заданий, благодаря которой можно увидеть даже минимальный шанс и мобилизовать волю, чтобы его использовать, которая обеспечивает душевное равновесие разведчика при всех обстоятельствах, при любой опасности, даже перед лицом смерти…