Любовь Овсянникова - Аферистка

А мы же не успели даже нитки забрать из моих вещей. И надо скрываться от сущего маньяка, в детстве ужаленного бешеным комаром!

― Замри! Иди за мной, — шепотом позвала я подругу в коридор, чтобы спрятаться за входной дверью, и мигом бросилась туда первой. Она — за мной. Нам отлично удалась схватка с удачей — мы тихо перестояли за дверью, пока Давид прошел вглубь квартиры, а затем неслышно выскочили на улицу.

Перевели дыхание, предварительно отмахав не меньше трех кварталов, остановились — никто за нами не гонится. И вдруг вижу — подруга держит в руках этот самый истрепанный портфель Давида, что лежал на стуле в кухне. Зачем ты его взяла? — спрашиваю. А пусть, — говорит она, — не сжигает чужие документы, зараза. Чтобы ты ей сказала?

— Ага, — неопределенно отозвалась заслушавшаяся Татьяна.

— В портфеле лежали какие-то документы по торговым сделкам, банковские счета, квитанции, накладные. Он, оказывается, был совладельцем фирмы по торговле кожей. Но там еще лежала огромная бомба…

— Да ты что?! — хлопнула ладонями слушательница, сказав это на глубоком вдохе.

— Нет, в переносном смысле. Деньги там были, доллары.

— Много?

— Мне не хватило мужества пересчитать их, небось, немало. Лежали в банковских упаковках, туго набитые в целлофановый кулек. А с полсотни тех пачек таки набралось бы!

— Сотками?

— А то! Кто же другую купюру держит в загашнике?

— Это ж, мама мийя, пятьсот тысяч, полмиллиона!

— Теперь я уверена, что для него это не деньги, а пустяки. Беспокоит другое, ведь фактически мы с подругой совершили кражу. Да еще и документы стибрили, цены которым я не знаю. Вот и убегаю, подруга. Поняла? Он меня убьет, если поймает. Восточный мачо, надо считаться с темпераментом.

— Это сегодня случилось?

— Да. Конечно, немного денег я оттуда взяла, ведь из-за него я осталась голой и босой, без крыши над головой. А все остальное оставила у подруги. Меня спасает надежда, что он не сразу сообразит, чьих это рук дело. Я же свои вещи не трогала, может, он на меня и не подумает.

Пораженная услышанным, Татьяна долго молчала, мяла в руках салфетку, вздыхала. Уже был допит коньяк и сметены, как за плечи брошены, закуски.

— Вот что, — в конце концов решилась она. — Наверное, в таких серьезных случаях шикарные женщины закуривают пахитоску, — пошутила над собой, тяжело отваживаясь предложить придуманное. — Поехали со мной в Славгород. Никто тебя там не найдет.

— Это где? И что я там буду делать?

— Это большой рабочий поселок, красивый. Будешь обслуживать читателей в сельской библиотеке, она давно уже стоит закрытая — нет работника.

— А ты чем занимаешься?

— Я? — Татьяна смущенно улыбнулась.

Неужели пронесло? — с затаенной радостью подумала Люля, оценивая ситуацию, которая исподволь налаживалась. И не просто пронесло, а принесло результат — она получила приглашение ехать с Татьяной к ней, вот вам и тарелочка с голубой каемочкой. Пользуйтесь на здоровье.

Такая легкая победа над Татьяниной настороженностью, проявившейся в первые минуты знакомства, — даже выгода в виде приглашения ехать в поселок! — привела Люлю не просто в замешательство, а в настоящую растерянность. Да не ловушка ли это часом? Как-то все очень легко идет, неестественно. Девушка не привыкла получать подарки от капризной судьбы, разве что они были запрограммированы еще до ее рождения. Так в этом не было ее заслуги. А если взять в общем, то все, чем она жила долгое время, с трудом выхватывалось ею из кормушки жизни. Долгое время…

Улита Омахина считала себя нереализованной личностью.

Началось это давно, весьма давно. Люля мысленно хмыкнула, посмеявшись над собой, — какие ее лета, чтобы так говорить? Давно…

Вспомнились мама, отец, а больше всего бабушка Анна, или Нюра, как обыкновенно ее называли знакомые. Она нянчила девочку и воспитывала в течение нескольких лет.

— Это сейчас для тебя время долго тянется, — объясняла бабушка девочке. — А с возрастом бег его будет убыстряться. Так что не торопись взрослеть.

Люля любила прихорашиваться, случалось, оставшись одна, она надевала бабушкины праздничные туфли на высоких каблуках, красила губы яркой помадой, наяривала щеки румянами и крутилась перед зеркалом, изображая артистку.

— Выступает певица театра имени Немировича-Данченко! — объявляла свой выход, затем делала реверанс и заводила песню, одну из услышанных по радио.

Вокальными способностями Бог ее не обидел, тем не менее девочка не умела ими правильно пользоваться. Она вытягивала шею, старательно беря высокую ноту, и горланила так, что аж глаза вываливались из орбит. Кошка, единственный свидетель этих спектаклей, сидела на теплой батарее, смотрела на нее испуганными глазами и пряла ушами. Иногда состояние голосовых связок было менее удовлетворительным, и Люля срывалась на настоящий вопль, старательно выводя рулады наподобие соловьиных трелей. Кошка этого вынести не могла — она схватывалась и, панически мяукая, в несколько прыжков выскакивала на улицу. Однажды на выступление «певицы театра имени Немировича-Данченко» натолкнулась бабушка Нюра.

— Ты чего орешь, как резанная? — встревожено забежала в дом, а поняв, в чем дело, рассмеялась до слез.

— И я… и я такой была, — успокоила Люлю сквозь смех, чтобы девочка не обижалась на нее и не стыдилась своего красивого бархатного голоса. А дальше сказала те слова о странной взаимосвязи между скоростью времени и возрастом человека.

Трогательное детство — о, как ей хотелось вернуться туда, хоть на миг ощутить его благоухание! — кончилось весьма быстро, трагически оборвалось, когда ей едва исполнилось десять лет.

Мамы и отца у нее не стало еще в раннем детстве. Это другая история, и такая болезненная, что Люля не хотела касаться ее ни в рассказах, ни в воспоминаниях. Точка в еще ней не поставлена, не выяснено до конца, что и как с ними случилось, кто виноват и живы ли они до сих пор где-нибудь, или нет их нигде. Может, придет время, и душа позовет Люлю докопаться до истины. Может. Но она даже не помнит того времени, может, потому что не было наглядных признаков прощания навек — ни похорон, ни плача. А со временем не стало и бабушки — внезапно умерла от сердечного приступа. Тогда время было такое — переломное, перестроечное, немилосердно жестокое к тем, кого застало неожиданно.

Люля осталась с прабабушкой Улитой, старой и больной женщиной, которая, хоть и любила ее очень, но вынуждена была отдать в интернат, как только девочка окончила начальную школу и пришло время идти в пятый класс. Когда именно прабабушки не стало, Люля тоже не помнит, ведь известили ее о том не сразу, а спустя некоторое время. Ощутить горе или потерю отерпшее детское сердце не смогло, так как не умело тосковать по потерям, не наблюдаемым воочию. Лишь спустя некоторое время девочка с печалью осознала, что ездить в гости ей теперь не к кому, и радость каникул, как и любая радость, надолго покинула ее. Если не навсегда, так как до сих пор она знала не истинную радость, а эрзац — жалкий ее заменитель.