Юрий Корольков - В катакомбах Одессы

Женщина с мальчиком свернули в проулок, повернули еще раз и очутились на параллельной улице. Тамара не так уж хорошо знала город, выручал ее Коля, он и с завязанными глазами мог бы вывести ее куда угодно. В Одессу Тамара приехала в войну, работала медсестрой на корабле, перевозившем раненых из окруженного города. О себе Тамара говорила мало — только то, что жила долго на Дальнем Востоке, что там у нее осталась мать, и все.

— Коля, не прижимай к себе примус, пальто испачкаешь, — достаточно громко сказала Тамара, чтобы слышал оглянувшийся на нее прохожий.

Они вышли на Красноармейскую, зашли в сквер, пустой и неприютный в осеннюю пору, посидели немного на сырой от недавнего дождя скамье и только после этого пошли на Подбельского, к Васиным, где нужно было взять еще одно донесение.

На этот раз Тамара оставила спутника во дворе, а сама поднялась на второй этаж невысокого каменного домика, перед которым рос одинокий каштан, широко раскинувший обнаженные ветви.

Дверь отворила рослая девочка с красивым, немного кукольным личиком. На ней было простенькое розовое платьице, заколотое на груди блестящей брошкой, поверх платья была накинута вязаная, видно, чужая кофта. Девочка проводила Тамару в комнату и подошла к зеркалу на большом старинном комоде.

Екатерина Васина, темноволосая, уже немолодая южанка с правильными чертами лица, сидела за шитьем, поставив на стол переносную лампу с низким бумажным абажуром. В комнате стоял густой полумрак. Женщина приветливо поднялась навстречу, предложила раздеться, но Тамара отказалась, сославшись на то, что внизу ее ждут.

Девочка крутилась у зеркала, примеривая какую-то ленту.

— Зина, пошла бы ты на кухню, — сказала Васина, — нам поговорить нужно.

— Сейчас, мама, — продолжая крутиться у зеркала, ответила девочка, но мать решительно выпроводила ее из комнаты.

— Просто не знаю, что делать, — пожаловалась она Тамаре, — только и дело, что вертеться перед зеркалом. На уме брошки, ленточки… Откуда что берется. Не заметила, как она выросла… Вот мы другими росли… Ну ладно, как там у вас? Мой Яков здоров? Беспокоюсь я за него — в холоде, в сырости сидеть день и ночь…

Тамара рассказала, что в катакомбах все в порядке. Яков Федорович чувствует себя хорошо, записку не написал, просил передать на словах, чтобы не беспокоились.

Екатерина приподняла половицу возле стола, засунула руку в подполье и достала свернутую бумажку.

— Это для Бадаева, — сказала она, — вчера принесли. А это моему передай, шерстяные носки здесь. Боюсь, что ноги застудит. Ты уж присмотри за ним, будь добра…

Теперь все задания были выполнены, и Тамара торопилась до наступления комендантского часа выбраться из Одессы.

Попетляв по городу, она зашла к Евгении Михайловне Гуль, подпольщице, тоже оставленной в городе, переоделась в крестьянскую одежду и вместе с Колей, стараясь идти глухими, безлюдными улицами, выбралась на окраину города. Они миновали берег Хаджибейского лимана, проселком вышли к Усатову и здесь, хорошо осмотревшись, нырнули в балку, мимо которой бежала проселочная дорога.

Выйдя по косогору к Шевчишину выезду, никем не замеченные, женщина с мальчиком исчезли в катакомбах. Теперь они были в безопасности. Нащупав припрятанный фонарь, Тамара зажгла его и миновала первый пост, перекинувшись шуткой с ребятами из охраны. Коля едва передвигал ноги. Тамара тоже устала. Особенно тяжелыми показались последние полтора часа, когда они подземными, причудливо изломанными коридорами брели к партизанскому лагерю, разбитому в глубине катакомб. Пришли — и сразу к Бадаеву.

Владимир Александрович Молодцов радостно встретил пришедших. По виду ему нельзя было дать и тридцати лет — подтянутый, бритый, с открытым лицом, высоким, слегка выпуклым лбом и живыми, умными глазами, он выглядел очень молодо. Недаром партизаны часто звали его просто Павлом. Был он без шапки, в ватнике, затянутом офицерским ремнем, в суконных галифе, заправленных в хромовые сапоги, и это придавало ему особый, легкий и спортивный вид.

— Ну, какие гостинцы из города принесли? — спрашивал он, разглядывая Тамару и Николку. — Мы уж заждались вас. Хорошо, что с поста позвонили. Хотел посылать в розыск. Думаю, может, в катакомбах где заблудились…

— В городе скорее заблудишься, — возразила Тамара. — Коля меня выручал все время… Павел Владимирович, отвернитесь на минуточку.

Тамара передала бумаги. Бадаев посерьезнел, улыбка сошла с лица, и он, присев к дощатому столу, принялся читать донесения разведчиков.

— А это что? — спросил Бадаев, разворачивая печатный листок, измазанный застывшим клеем.

— Из мастерской принесла. Приказ военного коменданта.

— Смотри-ка, что про нас пишут, — Бадаев молча пробежал текст глазами, потом, подперев рукой подбородок, начал читать вслух:

Я, генерал Николай Гинерару, командующий войсками г. Одессы, на основании высочайшего декрета № 1798 от 21 июня 1941 г. и 486-го кодекса военно-полевой юстиции, имея в виду обеспечение интересов румынских и союзных войск и в целях защиты страны, а также соблюдения порядка и государственной безопасности ПРИКАЗЫВАЮ…»

Смотри-ка ты, — иронически протянул Бадаев, — воевать пошли к нам с «высочайшим декретом» в кармане. Обрати внимание на дату — 21 июня — канун войны… Так… Так… Это нам не важно… Это тоже…

Пропуская менее существенные места, Бадаев читал приказ:

— «Все жители этой территории отвечают своей жизнью и жизнью своих семей за всякий ущерб, нанесенный вредителями военному имуществу и материалам, принадлежащим румынским и союзным войскам…»

«Будут казнены все жители тех мест, где повреждены или похищены провода телеграфа, телефона и освещения…»

«Каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов от момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок.

Караются смертной казнью жители тех домов, где по истечении указанного срока будут обнаружены входы и выходы катакомб, о которых не было сообщено властям.

Несовершеннолетние нарушители сего приказа караются наравне со взрослыми.

Приказ ввести в силу с 8 часов утра 5 ноября 1941 года.

Так. Военный прокурор лейтенант-полковник Солтан, — повторил Бадаев, — подполковник, значит, по-нашему… «Он пугает, а мне не страшно», — так, кажется, Лев Толстой про Леонида Андреева говорил? Не страшно!.. Это они сами со страху такие приказы пишут… Скажи-ка, Тамара, а от самого Бойко ничего не было?