Саша Кругосветов - Светящиеся ворота

Покуривая трубку, я начал наблюдать за клубком водорослей. Водоросли начали терять округлую форму. Клубок удлинился. В середине его показались разрывы.

А затем… Затем я весь задрожал, поднялся на ноги и сел, словно боясь, что могу испугать „это“, если буду стоять на ногах. Было 12.15 дня. Стояла совершенная тишина. Позади меня, в долине Гяур-Бах, чирикали птички, и усиленно дымилась моя трубка. „Клубок“ развертывался. Развернулся. Вытянулся. Я все еще считал и не считал „это“ водорослями, до тех пор, пока „это“ не двинулось против течения.

Это существо волнообразными движениями плыло к тому месту, где находились дельфины, т. е. к левой стороне бухты. Естественно, что мне пришло сразу же в голову: не галлюцинация ли это?

Я видел тела дельфинов, которые были вдвое дальше от меня, чем чудовище. Оно было велико, очень велико, метров 25–30, а толщиною со столешницу письменного стола. Оно находилось под водой на полметра-метр и, мне кажется, было плоское. Нижняя часть его была, по-видимому, белая, насколько позволяла понять это голубизна воды, а верхняя – темно-коричневая, что и позволило мне принять его за водоросль.

Чудовище, извиваясь, так же как и плывущие змеи, небыстро поплыло в сторону дельфинов. Они немедленно скрылись.

Угнав дельфинов и, может быть, и не думая за ними гнаться, чудовище свернулось в клубок, и течение понесло его опять вправо. Оно снова стало походить на коричневый камень, поросший водорослями. Отнесенное до середины бухты, чудовище снова развернулось и, повернувшись в сторону дельфинов, подняло вдруг над водой голову. Голова в размер размаха рук похожа была на змеиную. Глаз я по-прежнему не видел. Подержав минуты две голову над водой – с нее стекали большие капли воды, – чудовище резко повернулось, опустило голову в воду и быстро уплыло за скалы, замыкавшие Сердоликовую бухту. Я наблюдал за чудовищем сорок минут с небольшим».

7 декабря 1990 г. бригада рыбаков Карадагского филиала Института биологии АН Украины вышла в море для проверки сетей, поставленных для отлова черноморских скатов. Сеть представляла собой полотно шириной 2,5 м и длиной 200 м. Установлена была на глубине 50 м на расстоянии 3 миль по направлению юго-восток от бухты Лягушачья и 7 миль на юг от поселка Орджоникидзе.

Вытащили на поверхность дельфина – черноморскую афалину размером около двух метров, хвост которого был запутан в сетку. Подтянув дельфина к носу мотофелюги, рыбаки обнаружили, что живот дельфина выкушен одним укусом. Ширина укуса по дуге около метра. По краю дуги на коже дельфина были четко видны следы зубов. Размер следа от зуба около 40 мм. Расстояние между следами зубов около 15–20 мм. Всего по дуге было около 16 следов зубов. Живот у дельфина был выкушен с ребрами, так что четко просматривался позвоночник. В районе головы болтались остатки легких, с которых при подъеме стекала кровь. Следы зубов четко просматривались по обоим бокам, причем расположены были симметрично.

Может быть, и правда – до сих пор есть где-то подводный вход в подземное царство мертвых, и охраняет его от непрошеных гостей могучий морской змей?

Остров Крым. Он и сейчас остается яблоком раздора. До сих пор в жизни Крыма предостаточно трудностей, нерешенных задач. Но я ведь детский писатель, не политолог, не журналист. В этой книге я не пишу о делах, о насущных вопросах, о предмете внимания властей, о геморроях, засадах, осложнениях, о заморочках, заколупках, апориях, о закавыках, перипетиях, загвоздках. Просто пишу о Крыме семидесятых. Вы спросите: разве тогда не было проблем?

Были затруднения, предметы обсуждения, препятствия. И в Крыму, и в Советской России. И мы знали о них. Но сколько нам тогда было? Кому – двадцать пять, кому тридцать. Молодые, счастливые, талантливые, здоровые, веселые. Мы просто радовались тому, что дарит нам Крым, – великую историю, великую литературу, архитектуру, живопись, фильмы. «Бег», «Бумбараш», «Служили два товарища», «Три плюс два». Гомеровский образ Киммерии, страны мрака и вихрей, был впоследствии близок поэтам Полю Клоделю и Максимилиану Волошину, художнику Константину Богаевскому, которые узнавали эту Киммерию в предгорьях и степях восточного Крыма и воплотили ее в своих стихах и картинах. Гора Волошина, грот Шаляпина, Голицынский винный завод, гора Планерная, Воронцовский дворец, Ласточкино Гнездо, Херсонес, севастопольская диорама «Штурм Сапун-горы» – разве все перечислишь? И потрясающая крымская природа. Юношеские воспоминания окрашивают все в нежные тона, в них не остается места для особо глубоких раздумий о судьбах мира, для сомнений, не встают еще в полный рост вопросы ответственности и нравственного выбора… Может, это и хорошо? Каждый из нас сам ответит на вызовы жизни. Всему свое время. Но это будет позже. Я постарался сделать книгу о Крыме лиричной и по возможности беспроблемной. Постарался описать Крым таким, каким мы видели и любили его в свои молодые годы.

Туриста, приехавшего в этот южный поселок, ждет неминуемое разочарование. Его утомленный, распаренный и застоявшийся внутренний взор ждет богатого бега рельефа, открывающихся просторов моря и буйных потоков зелени. Хочется, очень хочется, чтобы в нашей жизни все соответствовало простым и понятным идеалам – чтобы работа была творческой и высокооплачиваемой, квартира – многокомнатной, жена – красивой, доброй и послушной, а причерноморский поселок – тенистым и уютным.

Поселковый пейзаж, который впервые видит вышедший из автобуса турист, довольно бестактно сообщает, что надо забыть о своих камерных представлениях о счастье и из всех благ юга довольствоваться только жарой, чахлой и редкой запыленной растительностью, пересохшим руслом речки и плоским неприглядным пейзажем.

Турист приехал один. Он вздыхает и обращается к единственному своему собеседнику голосом, в котором он спрятал остатки своих теплых чувств: «Ну что, душа, принимаешь?» Душа не принимает. Что же делать? Тогда подвинься, душа… Одинокий путешественник помещает свое «я» немного в сторонке, а сам, в соответствии с рекомендациями модного тогда в полуинтеллигентной среде индуизма, решается окунуться с головой в окружающую его грязь и серость жизни.

Медленно и грустно бредет он по сухой, растрескавшейся и пыльной дороге – кто примет одинокого мужчину?