Борис Перелешин - Заговор Мурман-Памир

Тем не менее, эшелон должен был отправиться и он отправился.

Только после сугубо осторожного выбора, предварительно покачавши головой раз тридцать, механик Милов кочегаром себе выбрал китайского гражданина из Иркутска Сена-Фу, он же Ма-о и он же Ху-Фузи, что значит лиса и вошь.

Вот что сказал себе при этом механик Милов, качая головой в тридцатый и последний раз:

– Китайский гражданин, а не наш, значит, с него и спросить некому, ему-то не все равно, кого и что он везет! А если нечего ему опасаться, то не должен он и предать!

Особого красноармейца на паровоз посажено не было, потому что сам механик Милов был красноармеец, включен в состав части, и не любил, чтоб ему в будке без особой надобности мешали.

Занося ногу на подножку компаунда, Милов заметил около паровоза нечто, что заставило его сморщиться, как бы от дурного предзнаменования, хотя он и не признавал предрассудков.

Скоро груды мусора остались позади. Когда паровоз проходил мимо опрокинутого выходного семафора, механик посмотрел на завернутые в обрывок кожи, тщательно сберегаемые в глубине куртки, часы и помнит, что было восемь утра.

Никогда не было еще такого обнаженного режущего морозного воздуха, такой каменной, мелкой и едкой пыли, горстями летящей в лицо, а, главное, такого страшного солнечного блеска, ослеплявшего и затмевавшего взгляд.

Переводил ли механик утомленные глаза внутрь в будку, они не находили здесь отдыха. У ног плавились и переливались красные змеи топки, все внутри будки было полно бегающих солнечных зайчиков и отражений, тендер сиял миллионом огоньков и, весь облитый солнечным светом, бесшумно двигался кочегар.

Ехали почти с завязанными глазами.

Механик терялся в догадках.

Остановить поезд из-за солнечного света представлялось ему явной контрреволюцией.

Высовываясь из своего окошка, он убеждал себя в том, что наблюдает профиль пути, но в сущности – утверждает он теперь – решительно ничего не видел.

Только впоследствии, после разговора со знакомым шофером, понял Милов, какому мощному двойному действию движения и солнечного света подвергался он в ту поездку.

– На автомобильных гонках, – рассказывал шофер, часто убирают стекло, помещающееся перед глазами шофера, потому что солнечный свет, распространяясь по стеклу, обладает такой усыпляющей силой, что бывали случаи впадения в дремоту гонщика в самые острые моменты состязания.

В 10 часов – вспоминает далее механик – он взглянул на часы. До разъезда 77-ой версты, цели перехода, оставалось уже не так много. Снизу, с площадки, поднимался густой желтоватый дым. Не то это была пыль от частого потряхивания угольной лопатой, не то китайский гражданин Ма-о по несознательности курил опий.

В это время поезд, пройдя небольшое закругление, вышел на уклон, ведущий к выемке у скалы под названием «Ходина Смерть». Название это объяснялось тем, что у входа в выемку подножия этой высоченной скалы убили когда-то какого-то китайца.

Милов обомлел.

Ему точно брызнули в глаза лучами электрического фонаря.

Само солнце занимало вход в выемку.

Все кругом – скалы, снежные скаты, гребни, рельсы, телеграфные провода, паровозные части и он, Милов, сливались в какое-то варево солнечных лучей.

Он свалился на скамейку, закрыл лицо руками, и, как думает он, минуту, а то и полторы, ослепленный, находился без сознания.

Вдруг он почувствовал, что поезд сдает ход.

Он поднял голову и посмотрел перед собою впервые за последние полчаса вполне осмысленным взглядом.

Машина затихала. Зайчики уходили куда-то вверх. В косых лучах, строгий и худой, у машины стоял Ма-о и, повернув голову, как аист, в сторону Милова, сверлил, не отрываясь, неподвижным птичьим взглядом лицо машиниста, меж тем, как правая рука его скользила по механизму.

Все силы и все сознание в одно мгновение вернулись к Милову.

Он встал, схватил китайца за шиворот и, одним движением руки, отшвырнул его, как былинку, в угольную пасть тендера.

Затем открыл пар и дал полный ход.

Выглянул в окно.

Вплотную перед ним возвышалась огненная стена, сплошное солнце, занавес из лучей и блеска.

Паровоз проваливался в солнце.

«Ходина Смерть» возвышалась из моря блеска.

Механик не уменьшил хода.

Какой-то человек, взмахнувший винтовкой над головой, мелькнул у подножки паровоза и пропал позади.

Несколько винтовочных выстрелов хлопнули где-то.

Пуля проскрежетала по железу над головой.

Но поезд мчался уже в дивной лиловой тени ущелья.

Путь был, как на ладони.

Совершенно спокойно Милов провел поезд еще 15 минут и затормозил у разъезда 77.

Отряд принял боевой порядок.

Здесь только Милов заметил, что китайский гражданин «Лиса и вошь» смылся, пропал совершенно, от него не осталось и следа, может быть, он соскочил с паровоза в ущелье.

Осматривая паровоз, механик обнаружил целый ряд кусков зеркала, прикрепленных у основания трубы и по краю кузова паровоза.

Он вспомнил минутное неприятное ощущение на сожженном разъезде перед отправлением, когда, занося ногу на подножку, он разглядел на песке куски разбитого зеркала. Это были, вероятно, следы работы «Лисы и вши».

Если б «Лису и вошь» поймали за этим занятием, он объяснил бы, вероятно, что хотел украсить машину, по маньчжурскому обычаю, маленькими зеркальцами.

Выяснилось, что у подножия «Ходиной Смерти», у входа в выемку, кем-то поставлены были перед проходом поезда два больших трюмо, добытые из разграбленного вагона белых беженцев. Какие-то люди арестованы были в окрестностях «Ходиной Смерти». Точно выяснить целей их не удалось. Может быть, они хотели вскочить в паровоз в момент задержки хода и завладеть, таким образом, поездом; может быть, провести его мимо разъезда 77 в центр расположения белых.

Отныне механик Милов, отправляясь в путь в солнечные дни, не очень любит, чтобы все части его паровоза сверкали, начищенные, как зеркало, как этого требует ТЧ.

Так ликвидировано было одно из самых странных покушений, имевшее место за время гражданской войны, покушение при помощи зеркала.

В восемь часов утра студент второго курса Механико-машиностроительного института Постышев сидел на кровати, выскребывая ложкой из банки остатки консервов. Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и Сережа Фомин, встревоженный и злой, крикнул:

– Вчера империалисты обстреляли М. с аэропланов. Возможно нападение на Москву. Комсомольский батальон вызван в помощь охране. Ребята два часа как ушли из общежития. Я вчера был за городом и не знаю, куда сунуться.