Майкл Муркок - Английский убийца

У темноволосой Элизабет была широкая кость, и она была склонна к полноте. У нее был громкий жизнерадостный голос, который звучал покровительственно, когда она обращалась к отцу, обвиняюще, когда она обращалась к матери, и с любовью, когда она разговаривала со светловолосой девушкой, романтическая связь с которой продолжалась вот уже девять месяцев и за это время еще не потеряла своей остроты.

Светловолосая девушка была вежлива с родителями Элизабет, которых видела впервые. У нее был низкий, непринужденный спокойный голос. Ее звали Кэтрин Корнелиус, вместо инцеста она занялась лесбиянством, что принесло ей определенное облегчение. Элизабет Най была третьей из соблазненных ею девушек и единственной, с которой ей удалось поддерживать отношения довольно долго. Именно Кэтрин попросила Элизабет, чтобы та в свою очередь попросила своего отца забрать Джерри Корнелиуса из Корнуэлла и доставить его в Айронмастер-Хаус, где агенты Себастьяна Очинека забрали ее брата и транспортировали в Дубровник. Кэтрин познакомилась с Себастьяном Очинеком через Уну Перссон, и та же Уна познакомила ее с Мэри Гризби, ее первой любовницей. Когда-то Уна обладала таким же гипнотическим воздействием на Кэтрин, которое она сейчас имела на Элизабет. Уна Перссон убедила Кэтрин, что Принц Лобкович сможет вылечить Джерри от гидрофилии в Берлине, и таким образом, сама того не подозревая, Кэтрин доставила своего брата в обмен на оружие, которое использовалось для подавления Афин. Это из-за нее Джерри попал в руки своего бывшего полкового командира полковника Пьята из 11 кавалерийского полка донских казаков, носящего имя «Разин». Полковника давно интересовали причины дезертирства Корнелиуса. Он очень хотел, чтобы Корнелиус, раз уж он оказался реально существующим, пришел в себя и он смог бы допросить убийцу.

До Кэтрин стало постепенно доходить, что она совершила ошибку, но даже себе самой она еще не призналась, что Уна Перссон обманула ее.

— Как себя чувствует этот бедняга? — спросил майор Най, глядя печальными глазами, как из чайника льется вода, затем скрутил себе сигарету. — У него была гипотермия?

— Точно не знаю, майор. У меня пока нет никаких сведений из Берлина. Вы же знаете, что там сейчас творится.

— Меня удивляет, — сказала миссис Най резким голосом, вставая из-за стола, чтобы убрать посуду, — как вашему брату удалось довести себя до такого состояния. Мне кажется, я ну никак не поспеваю за временем. — На ее лице появилось суровое выражение. — Болезни, и те изменились со времен моей молодости. — Она с раздражением посмотрела на мужа. — Ты даже булку не съел, дорогой?

— Опять болит желудок, — пробормотал он. — Наверное, все-таки придется делать операцию. — Жена знала, чем его можно доканать.

— Жарко… — сказала Кэтрин Корнелиус, задыхаясь от жары. — Не так ли?..

— Я привык к жаре, девочка. — Он расправил плечи. На усатом лице появилась едва заметная самодовольная улыбка. В его позе чувствовалось, что он гордится собой. — Учения проводились при полном обмундировании. Индия. Жара намного сильнее, чем здесь. Я люблю жару. — Он закурил скрученную только что сигарету. — «Ты сливки в моем кофе, я молоко в твоем чае, пам-пам-пам-парам». — Он смущенно и нежно улыбнулся ей, открывая дверь, ведущую в задний дворик. На прощание он комично и развязно отсалютовал ей. — До скорой встречи, надеюсь.

Оставшись за столом вдвоем, Элизабет и Кэтрин обменялись через стол страстными взглядами.

— Пора ехать, если мы хотим побыстрее добраться до Лэдброук-Гроув, а то попадем в пробку, — сказала Кэтрин, глядя на выходившую из комнаты с чашками в руках миссис Най.

— Да, — сказала Элизабет. — Нам не следует засиживаться здесь допоздна.

Гроб с Джерри сильно трясло. Поезд, на котором его перевозили, находился примерно в миле от Ковентри. Запах значительно усиливался, когда поезд стоял. Может, это пахло потом?

Полковник встал с пола, чтобы посмотреть через маленькую щелочку в бронированной обшивке вагона. Смеркалось, но ему удалось разглядеть грязное серо-зеленое поле и столб. Вдали стояли ряды кирпичных домов. Он посмотрел на часы. Было девять часов вечера, прошло три дня с тех пор, как он покинул Эдинбург. Пьят попытался оттереть от грязи рваную военную форму. Хотя сейчас было опасно появляться в военной форме в Лондоне и его окрестностях, но ему больше нечего было надеть. Он доел черствый бутерброд и глотнул водки из фляжки, висевшей у него на боку. Корнелиус был все в том же состоянии, а у Пьята не было времени, чтобы привести его в сознание и допросить. Да к тому же полковник Пьят уже отказался от своего первоначального намерения, теперь он собирался использовать содержание гроба для своего собственного спасения, как гарантию того, что, когда он прибудет на Лэдброук-Гроув и свяжется с кем-нибудь из родственников Корнелиуса, они дадут ему приют. С тех пор, как в Берлин прибыл Очинек и его запорожские союзники, дела у Пьята пошли совсем плохо. Кто-то говорил Пьяту, что никто не смог бы удержать Берлин больше месяца, тогда полковник этому не поверил. Теперь эта мысль успокаивала его — даже евреи не продержатся долго, и придет кто-то другой и захватит то, что останется к тому времени от города.

Из гроба опять раздались приглушенные вопли и крики. Затем Пьят услышал громкий раздраженный голос у головных вагонов. Другой голос принадлежал человеку с явно выраженным уолверхемптонским акцентом:

— Я думаю, обрыв проводов. Два других поезда тоже стоят. Вы же видите, нет световых сигналов. — Ему снова что-то сказал человек с громким голосом, а голос с акцентом ответил — Мы скоро тронемся. Но мы не можем двинуться, пока не будет сигналов.

Пьят закурил сигарету. С понурым видом он принялся шагать по вагону, сожалея, что не придумал более удачного плана. Неделю назад Англия казалась самым безопасным местом в Европе. Сейчас здесь царил хаос. Он должен был предусмотреть, что все произойдет именно так. Все так быстро разваливалось. Но с другой стороны, так же быстро и объединялось. Такова была цена быстрого перемещения.

Свет погас, горела только одна лампочка на потолке, затем и ее свет стал тусклым и она одна продолжала светить неярким желтым светом. Пьят уже привык к этому, он попытался заснуть, в груди опять появилась резкая боль, он был уверен, что у него рак легких.

Засыпая, он уже начал кивать головой, но звуки из гроба разбудили его. Интонация голоса изменилась, казалось, что он о чем-то предупреждает. Он становился все требовательнее. Пьят вытянул ногу и стукнул по гробу:

— Заткнись. Ты мне надоел.

Но настойчивые звуки не прекращались. Пьят поднялся и, спотыкнувшись, подошел к гробу с намерением открыть крышку и засунуть ему в рот какой-нибудь кляп. Поезд тронулся. Он упал. Потер ушибленное место. Лег и закрыл глаза.