Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

— Господи, — выдохнул тот.

Взяв в руки сверток, он помолодел лет на двадцать. Он рассматривал все знакомые мне выпуклости и углубления, все микротрещинки на поверхности слома. Как ни странно, я в те секунды не испытывал чувства утраты. Оглядывая Сокровищницу, я понимал, что моему метеориту лучше храниться вместе с другими камнями и минералами, чем на моей книжной полке, где он провел последние пять лет. Вместо горечи меня охватило странное, но сильное ощущение, будто время повернуло вспять, нечто вроде дежавю.

Это трудно объяснить, но, думаю, все дело было в том, что я вдруг осознал, что не попади в меня метеорит, все сложилось бы иначе. Я как будто на миг заглянул в призрачную параллельную Вселенную.

Если бы не Камень, я стал бы другим. Мой мозг работал бы иначе, в нем иначе строились бы нейронные связи, выполняя совсем другие функции. Я не рассказывал бы вам сейчас эту историю, потому что никакой истории не было бы.

Мама не устает повторять, что ничто в мире не происходит просто так. Я не согласен. Во всяком случае, в том смысле, какой вкладывает в эти слова мама. Большинство событий происходит случайно. Другое дело, что когда смотришь на некоторые из них по прошествии времени, то понимаешь: они в существенной степени изменили все течение твоей жизни. Бывают в ней такие поворотные моменты… Таким поворотным в моей судьбе стал, как ни удивительно, и тот день — пятая годовщина падения метеорита.

Доктор Лин отвел нас на обед в музейный ресторанчик, расположенный неподалеку от входа на Эксибишн-роуд, и предупредил кассиршу, чтобы не брала с нас денег, что бы мы ни заказали. Затем сказал, что ему приятно было со мной познакомиться и что он заранее приглашает меня на все выставки и прочие музейные мероприятия. Надо только сообщить ему по мейлу, что я хочу приехать, а остальное он берет на себя.

— Спасибо, доктор Лин, — сказал я, на этот раз крепко пожимая ему руку.

Пожалуй, я немного перестарался, но не жалел об этом. Мне хотелось, чтобы он понял: вялое утреннее рукопожатие — исключение, а не правило.

Я взял зеленый салат, тарталетку со шпинатом и рикоттой и три диетические колы. Доктор Уэйр заказала сэндвич с говядиной и бокал красного вина, а потом чашку кофе, который она пила мелкими глоточками, пока я делился с ней впечатлениями.

— Пожалуй, мне больше понравились не самые крупные экспонаты, — сказал я. — Метеориты, само собой, а еще минералы и насекомые. Динозавры, конечно, впечатляют, но слишком уж они большие. Невозможно толком осмотреть, все время отвлекаешься на детали. Зато экспонаты поменьше…

Я замолчал, подбирая нужное слово. Доктор Уэйр терпеливо ждала. Мне хотелось сказать, что в залах с мелкими экспонатами обстановка гораздо уютнее, но я засомневался, подходит ли это слово. Чтобы не выглядеть смешным, я решил обойтись без него, а просто рассказать, что чувствую.

— Понимаете, вокруг мелких предметов больше пространства и больше свободы, чтобы подумать. Постоять, сосредоточиться. Услышать эхо своих шагов в коридоре, представить, каким был этот музей сотню лет назад.

Доктор Уэйр закивала:

— Как раз за это я люблю бабочек.

Мы немного помолчали. Потом она спросила:

— Как дела в школе?

— Получше, — ответил я. — Своим я не стал, но со мной вроде смирились. А что касается самих уроков… Учиться мне в принципе нравится.

Она снова кивнула и сделала новый глоток кофе.

— Лично я был бы счастлив по шесть часов в день сидеть и решать задачи по алгебре. Наверное, это ненормально. Остальные алгебру ненавидят. Большинство еле высиживают до перемены, чтобы погонять мяч. Вот чего мне не понять. Это же пустая трата времени и сил. Разве футбол помогает узнавать что-то новое о мире? Тем более его менять? Не представляю, как можно увлекаться футболом.

Доктор Уэйр пару раз провела указательным пальцем по ободку чашки.

— С точки зрения эволюционной антропологии, — сказала она, — это увлечение, скорее всего, связано с древними охотничьими инстинктами. Как и большинство видов спорта. Футбол — это погоня за добычей. Он требует скорости, меткости, координации движений, реакции и смекалки — иначе не перехитришь противника. На совершенствовании этих качеств держится любой командный спорт. Способность получать от подобных занятий удовольствие — древнее свойство человеческой психики, особенно мужской, хотя, конечно, из этого правила есть исключения.

— Ну, значит, во мне охотничьи инстинкты не развиты, — сказал я.

Доктор Уэйр улыбнулась:

— В таком виде — нет. Но они проявляются по-разному. Например, многие ученые считают, что наши математические способности отчасти восходят к навыкам пространственной ориентации наших предков. Во время охоты с копьем они рассчитывали траекторию его полета, скорость и силу удара. Человек постепенно постигал законы природы, и одновременно развивался его мозг. Так что, когда ты решаешь уравнения, а твои сверстники играют в футбол, возможно, вы испытываете сходные чувства. Во всяком случае, у них общее происхождение.

— Вряд ли наши футболисты с этим согласятся, — сказал я.

— Скорее всего, не согласятся. На самом деле, Алекс, в том, чтобы жить головой, нет ничего плохого. И мне кажется, через несколько лет ты ко многому станешь относиться проще.

— Надеюсь.

— Не передумал учиться на невролога?

Мне понравилось, как она об этом спросила. Мечта стать неврологом появилась у меня лет с одиннадцати, но когда я об этом говорил, никто не воспринимал мои слова всерьез. Одни смеялись, другие удивлялись, третьи с фальшивым восторгом восклицали: «Надо же, как интересно!» Но доктор Уэйр с самого начала отнеслась ко мне как к равному. Это было здорово, хотя у меня уже зрели другие планы.

— Пожалуй, я все же склоняюсь к физике, — признался я.

Доктор Уэйр улыбнулась.

— Меня очень интересует неврология, — поспешил уточнить я, — но… Понимаете, в физике все сводится к очень простым вещам, и это просто потрясает. Невероятно сложные явления можно объяснить элементарными законами. Например: e = mc 2. Гениальная формула! Умещается на почтовой марке и описывает, как устроены звезды. Не думаю, что в других науках есть похожие. Да и в жизни тоже. Честно говоря, неврологии до такого совершенства далеко. Хоть тысячу лет изучай мозг, все равно человека не поймешь.

— Возможно, ты прав, — хмыкнула доктор Уэйр. — Но в любом случае, какое бы направление ты ни выбрал, надеюсь, ты будешь поступать к нам, в Имперский колледж. Наши факультеты естественных наук самые сильные в стране.

— Было бы неплохо, — сказал я. — Правда, тогда мне придется жить в Лондоне. А здесь столько народу… Не знаю, смогу ли я тут выдержать.

— Понимаю. Я тоже родилась не в Лондоне. Я, как и ты, росла в глуши, в Корнуолле. А сейчас у меня в голове не укладывается, как можно жить вдали от города. Здесь жизнь кипит, здесь тебе и библиотеки, и музеи… Единственное, с чем я так и не смирилась, — это ночное освещение. В лондонском небе и Полярную звезду трудно разглядеть, я уж не говорю про другие, не считая звезд первой и второй величины.