Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

— Это ты ничего не понимаешь.

На обратном пути мы не разговаривали.

На очередном приеме я поделился печальными новостями с доктором Эндерби. Вообще-то я не собирался трепать языком, просто почувствовал, что у меня нет выбора. Слишком тяжело было тащить этот груз в одиночку.

Я рассказал, как мы ездили в больницу, где мистеру Питерсону поставили неправильный диагноз, и постарался объяснить, почему считаю, что он неправильный. Доктор Эндерби слушал меня, не перебивая. Мне понравилось, что он дал мне изложить все факты от начала до конца, не встревая с вопросами или восклицаниями. Сейчас он их обдумает, надеялся я, сделает пару телефонных звонков — и через несколько дней, если не часов, проблема будет решена. Я договорил. Он все так же безучастно смотрел на меня, а потом произнес:

— Алекс! Тебе известно, что ты не имеешь права мне об этом рассказывать? Это конфиденциальная информация.

— Конфиденциальная, — согласился я и покраснел. — Мистер Питерсон просил меня держать язык за зубами. Но нужно же что-то делать! А он ни в какую…

— Я понимаю твое беспокойство, — продолжил доктор Эндерби. — И не сомневаюсь, что ты посвятил меня в эту историю из лучших побуждений. Но бывают обстоятельства, когда мы обязаны уважать чужие пожелания. Ты не в силах заставить Айзека делать то, чего он делать не хочет, особенно сейчас, когда жизнь оставила ему не слишком богатый выбор. Мне кажется, уж кому-кому, а тебе это хорошо знакомо…

— Но это же исключительный слу…

Я осекся. Доктор Эндерби смотрел на меня все с тем же непроницаемым выражением лица. И тут до меня дошло.

— Вы знали!

— Знал, — признался доктор Эндерби. — Я уже некоторое время в курсе.

— Разве доктор Брэдшоу имел право раскрывать врачебную тайну?

— Не имел. Он ее и не раскрывал. Айзек сам позвонил мне. И потом звонил еще несколько раз.

У меня словно гора с плеч свалилась.

— Значит, все хорошо? Ну, в смысле я, конечно, не должен вмешиваться, просто боялся, что сам он не соберется. Но раз вы уже им занялись, то все в порядке. Вы назначите ему новое обследование? А, понимаю! Об этом вы тоже не имеете права говорить! Ну и ладно. Это уже не так важно.

— Алекс, — тихо сказал доктор Эндерби. — Нового обследования не будет. Доктор Брэдшоу не ошибся. Это блестящий специалист.

— Даже специалисты ошибаются. Не так часто, конечно, но ошибаются. Я тут поискал в интернете…

— Алекс, — перебил доктор Эндерби. — Диагноз поставлен правильно. Ничего не поделаешь. Прости. Мне самому не хотелось быть столь категоричным, но никаких сомнений нет.

Я уставился на него. У меня задрожал подбородок.

— Я понимаю твои чувства, — продолжил доктор Эндерби, — но не позволяй им захлестнуть тебя с головой. Такова реальность. Айзек смертельно болен. И ему очень нужна твоя поддержка.

Я заплакал. Доктор Эндерби положил руку мне на плечо. Я хотел смахнуть эту предательскую руку, но не сумел. Сил не было.

— Что я могу для него сделать? — спросил я, продолжая всхлипывать. — Доктор Брэдшоу говорил, что развитие нейродегенерации можно замедлить леводопой. Или хотя бы смягчить симптомы.

— Возможно, — кивнул доктор Эндерби, — но стопроцентной уверенности нет. К сожалению, ПСП плохо поддается медикаментозному лечению.

— А что еще остается?

— Лучше всего физиотерапия. Проблем со зрением она не решит, но развитие локомоторной дисфункции может замедлить. На некоторое время.

— Неужели нет действительно эффективных препаратов?..

— Алекс, я уверен, что доктор Брэдшоу перечислил все возможные варианты лечения. Боюсь, что ничего нового я тебе не скажу. Чудо-средства от этой болезни пока не изобрели.

— Но ведь медицина не стоит на месте! За последние десять лет неврология шагнула вперед дальше, чем за предыдущие сто! Вы сами мне это говорили!..

— Так и есть. Я не сомневаюсь, что через пятьдесят лет, если не через двадцать, наука изменится до неузнаваемости. И все неврологические заболевания уйдут в прошлое, как ныне забыта оспа. Но сегодня мы имеем то, что имеем. Тебе больно это слышать, понимаю, но таково истинное положение дел.

— Подождите, но ведь ведутся же какие-то исследования? Наверняка есть новые лекарства в стадии разработки. Даже если они еще не получили одобрения — это сейчас неважно.

— Алекс, — перебил доктор. — Я рассказал тебе все, что знаю сам. Если бы я слышал о новых препаратах, я бы ничего от тебя не скрыл.

Меня снова затрясло. Я попытался сосредоточиться на дыхании. Тщетно.

— Алекс, посмотри на меня, пожалуйста.

Я поднял на него взгляд.

— Знаешь, что действительно поможет Айзеку в ближайшие месяцы? Если ты просто будешь рядом с ним. Останешься другом, который уважает и поддерживает его решения. Без тебя он не справится. Это трудная задача, тем более для подростка, но я уверен, что тебе она по силам. Даже если сейчас ты в сомнениях. Ты сильный человек. И Айзек — сильный человек. Я общался с ним только по телефону, но убедился: он держится молодцом. Мало кто на его месте вел бы себя с таким же достоинством. Но он нуждается в твоей дружбе. В дружбе, а не в том, чтобы ты разрывался на части в поисках несуществующего решения. Он принял неизбежное. Теперь твоя очередь.

— Он в жизни столько всякого навидался…

— Я знаю.

— Наверное, поэтому он так стойко держится.

— Скорее всего.

— До чего это все несправедливо. Ему и без того досталось. За что ему такое?

— Подобные вещи не имеют отношения к справедливости. Можно долго рассуждать, почему так произошло, но кому от этого легче? Ты со мной согласен?

— Да.

— Иногда обстоятельства складываются в узор, который мы воспринимаем как чудовищную несправедливость. Но мы вынуждены к ним приспосабливаться. Другого выхода нет.

— Согласен.

— Я знал, что ты меня поймешь, — заключил доктор Эндерби. — Кому, как не тебе? Ты сам через это прошел. Тебе известно, что неизлечимая болезнь не обязательно Превращает человека в своего раба. Он не знает, сколько ему отпущено, но продолжает жить. На мой взгляд, именно это сейчас происходит с Айзеком. Он пытается жить обычной жизнью. И мы с тобой должны ему в этом помочь.

Я вытер глаза рукавом и кивнул.

— Вы ему не скажете? — спросил я. — Не скажете, что я проболтался?

— Не скажу. Ты сам ему все расскажешь. Чем раньше, тем лучше. Веди себя с ним честно, и тебе станет легче.

Доктор был прав: держался мистер Питерсон хорошо. Пожалуй, даже слишком хорошо. Не то чтобы он вообще не думал о своей болезни, просто воспринимал происходящее диаметрально противоположным — по сравнению со мной — образом. Спокойно рассуждал о том, что его ждет, рассказывал о своем самочувствии, описывал симптомы. Он понемногу учился их распознавать, хотя они на протяжении нескольких месяцев проявлялись на фоне недомоганий, к которым он давно привык. Например, ему стало труднее садиться и вставать, пользоваться столовыми приборами и наклоняться за упавшей на пол газетой — одним словом, возникли проблемы с поддержанием равновесия тела и координацией движений. Хуже всего было по утрам и вечерам. Мистер Питерсон говорил, что порой, стоя на верхней площадке лестницы, он повторял про себя, что это Господь посылает ему испытание. Меня радовало, что он сохранил способность шутить, которую я утратил. Все мои попытки отшутиться в ответ выглядели фальшивыми и натужными. Хорошо, если мне удавалось хотя бы улыбнуться.