Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

— Ее обнаружили в машине вашего сына. Думаю, она многое объясняет. В том числе его «приступ».

В устной речи кавычек, конечно, не бывает, но интонация, с какой было произнесено слово «приступ», не оставляла никаких сомнений в их наличии.

— Что за чепуха, — фыркнула мама. — Алекс не употребляет наркотики.

— Это трава мистера Питерсона, — сказал я.

— А вот в это я легко верю, — кивнула мама.

— Миссис Вудс, при всем уважении, родители часто даже не подозревают, чем занимаются их дети. Вы даже не представляете…

— Помолчите, инспектор, — сказала мама (тоном, ослушаться которого невозможно, — по себе знаю). — Во-первых, это всего лишь марихуана, и ее присутствие в машине моего сына еще не делает его злодеем. Если вы станете меня убеждать, что наркотики принимают исключительно преступники, а не тысячи политиков, судей и, кстати, полицейских, то вы лжец и лицемер.

В помещении стало тихо. Мать терпеть не могла лжецов, но еще больше ненавидела лицемеров.

— Во-вторых, — продолжила она, — если вы пытаетесь доказать мне, что за последние несколько часов узнали Алекса лучше, чем знаю его я, — вы тут на что-то такое намекали — то я рекомендовала бы вам показаться психиатру.

Старший инспектор Эре покраснел до кончиков ушей. Даже родинка у него на щеке как будто запульсировала от возмущения.

— Миссис Вудс, я всего лишь говорю, что ваш сын не ангел, каким вы…

— А кто говорит, что он ангел? Я вам объясняю, что он не принимает наркотики из принципа. Он ни одну таблетку не проглотит, если ему ее не выписал врач с тремя учеными степенями. Он в жизни не взял в рот ни капли спиртного!

Повисла еще одна неловкая пауза. Эре с Каннингемом были ошарашены. Честно говоря, я тоже испытал нечто вроде потрясения. Я и не догадывался, насколько хорошо мама меня знает. Первым очухался старший инспектор Эре.

— Миссис Вудс, — начал он снова. — Речь не идет о личном потреблении. Ваш сын признался, что выращивал траву для поставки третьим лицам.

— Только мистеру Питерсону, — уточнил я. — Он курил марихуану с шестьдесят пятого года. По доброй воле, а не по моему принуждению. Я никому ее не продавал. Да и выращивать начал только тогда, когда он заболел и не мог больше сам ухаживать за посевами.

— Вот видите?! — обрадовалась мама. — Трава не предназначалась ни для личного потребления, ни для продажи. Не знаю, что вы тут собрались повесить на моего сына, инспектор, но ваши поползновения смехотворны. Я забираю его домой. Понадобится вам с ним еще раз побеседовать, я его лично сюда привезу. А сейчас мы уходим. Если попытаетесь нас остановить, вам придется арестовать обоих. А когда нас выпустят, я напишу на вас жалобу — да такую, что вам не поздоровится. Будет большой удачей, если вас после этого не выгонят с работы. Ваше поведение недопустимо. Вам должно быть стыдно. Лекс, идем.

Я встал и вышел из комнаты следом за матерью. Инспекторы не решились нас остановить. Кажется, старший инспектор Эре что-то пробурчал нам в спину, но я его не расслышал.

Когда мы сели в машину, небо начинало светлеть. Пока мы ехали на восток, я все рассказал матери. Я постарался объяснить ей, почему я сделал то, что сделал, но она, похоже, и так уже все поняла. Ее интересовали подробности. Когда я закончил рассказ, она выразила недовольство только одним — тем, что я не посвятил ее в нашу затею раньше.

— Я боялся, что ты меня не отпустишь, — признался я.

— Я бы тебя отпустила, — ответила она. — Ты уже взрослый. Я больше не вправе вмешиваться в твои дела.

— В полицейском участке ты говорила совсем другое, — заметил я. — Что мне «всего» семнадцать лет.

— Я же твоя мать, — улыбнулась она. — Я хотела любой ценой вытащить тебя оттуда. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — ответил я. — Ну, то есть мне, конечно, очень грустно, но не беспросветно, если ты понимаешь, о чем я. Если бы время вернулось назад, я поступил бы точно так же. А полиции я не боюсь. Даже если они на всю жизнь упрячут меня за решетку, это неважно. Я считаю, что я все сделал правильно.

— Я тоже так считаю, — отозвалась мама.

Ну вот, собственно, и все. Я могу рассказать, что происходило в следующие несколько месяцев, как шло расследование моего дела, какие теплые письма я получал от самых разных людей — и незнакомых и, конечно, знакомых, — включая доктора Эндерби, доктора Уэйр и герра Шефера, и, наоборот, каких я наслушался проклятий, суливших вечные муки моей заблудшей душе. Но это все детали. Расследование, начатое так громко, закончилось пшиком: месяца через четыре, после того как газеты потеряли ко мне всякий интерес, а я съездил на несколько повторных допросов, дело просто закрыли. Очевидно, общественность не так уж мечтала видеть меня наказанным за то, что я помог другому человеку умереть. Мне вынесли предупреждение за транспортировку и производство с вероятной целью сбыта наркотических веществ. Но доктор Уэйр сказала, что оно никоим образом не помешает мне поступить в хороший университет и стать физиком-теоретиком.

Жаль, конечно, что пришлось столько времени потратить на эту суету. Все могло бы закончиться за пару недель. Если бы не завещание. С ним возникли сложности, которых я никак не мог предвидеть. И это последнее, о чем, пожалуй, стоит рассказать.

Почему-то мне не приходило в голову, что мистер Питерсон оставит завещание. Я даже не знал, что у него есть личный адвокат, пока в одной маленькой опрятной конторе в Уэллсе не познакомился с этой дамой. До встречи с ней я понятия не имел о содержании документа. О том, что он вообще существует, я узнал в полиции: они сумели получить копию, указав сначала, что завещание «потенциально полезно», а позже — «критически необходимо» для расследования.

Как оказалось, в завещании числились всего два наследника, главным из которых был я. Полиция сочла, что это могло послужить мотивом для убийства, и эта версия занимала их куда больше, чем правда, которую я изложил им в мельчайших подробностях. Я пытался обратить их внимание на тот факт, что завещание могло послужить мотивом только в том случае, если бы я знал о нем заранее, так что в этой гипотезе нарушена причинно-следственная связь. Однако им этот аргумент показался неубедительным. К счастью, мой адвокат объяснил, что я не обязан доказывать свою невиновность, — это они обязаны искать доказательства моей вины.

— Но какие же тут могут быть доказательства? — не понял я.

Адвокат пожал плечами:

— Только если вы сами в чем-нибудь признаетесь.

— А если я признаюсь, что мой папа — Папа Римский? Это что, сразу станет правдой?

Адвокат высоко оценил мое сравнение, но сказал, что пока расследование не закончится, лучше так не шутить, поскольку у закона нет чувства юмора.