Гюнтер Хофе - Мерси, камарад!

Перед крестьянским домом, в котором разместился штаб дивизиона Альтдерфера, раздалось несколько сильных взрывов, взметнувших к небу фонтаны земли. Такие дома, огороженные заборами из зеленого камня, не редкость в Нормандии. Воздух все еще был горяч и душен, хотя день и пошел уже на убыль. Со всех сторон доносились артиллерийские раскаты: англичане и канадцы старались во что бы то ни стало воспрепятствовать отходу противника, обстреливая окруженное пространство всей артиллерией.

Лейтенант Тиль снял с головы наушники и сказал:

— Радиотехник, сядьте ненадолго к радиостанции.

Столь официальное обращение вызвало у Рорбека усмешку. Он сел к аппарату, однако наушники не надел, а отодвинул в сторону. Вытащив из кармана френча сложенный в несколько раз лист бумаги, он развернул его и начал читать?

«Милая Мартина, я все время думаю о тебе…»

Светлые брови его сдвинулись, он быстро сунул письмо обратно в карман и, достав другое, начал читать так, как читают письмо, которое до этого было читано и перечитано. Он даже губами шевелил.

«Ганс, любимый, добрый день! Я желаю тебе всего самого хорошего, здоровья, радости, любви. Я ношу часть тебя под своим сердцем и все время вспоминаю о нашей недолгой встрече, о нашем счастье. Все твои письма и твою любовь я всегда ношу с собой. Благодарю тебя за все.

В одном из своих писем ты писал мне о Зеехазе и о Хинрихе Тиле. Я очень рада, что теперь между вами нет неприязни. О других ты ничего не писал, но я думаю, что все вы живы и здоровы. Все мои мысли постоянно заняты тобой. Это началось тогда, когда я впервые услышала твой голос по телефону, а когда ты замолкал, с нетерпением ждала, когда ты снова заговоришь. Постепенно я настолько привыкла к твоему голосу, что мне очень захотелось увидеть тебя… Жизнь сделала для меня самый большой подарок.

Жизнь у меня такая… Вот уже несколько месяцев я ничего не знаю о своем брате Вольфе. И мама тоже почему-то ничего не пишет. Как было бы хорошо сейчас почувствовать на своих плечах твои руки. Я тебе еще никогда не писала такого длинного письма, прости, но всегда что-нибудь мешало…

Здесь у нас на побережье Средиземного моря стоит ужасная жара. Мне кажется, атмосфера душная не только от жары, но и… Я сама не знаю, но у меня такое чувство, будто в воздухе разлито что-то горячее. Как плохо, что идет эта война. Особенно плохо это для тех, кто носит военную форму. Плохо, что война каждый час, каждую минуту уносит так много человеческих жизней. Но ты, дорогой, обещай мне вернуться живым, вернуться ко мне. Ты так мне нужен. Я так рада, что ты у меня есть. А ты? Как бы мне сейчас хотелось заглянуть в твои глаза. Я принадлежу только тебе.

Рорбек провел ладонью по глазам и задумался. Сбросив оцепенение, он осторожно сложил письмо, сунул его в карман и, тяжело вздохнув, посмотрел на карту, которая лежала перед ним. На ней явственно обозначился мешок, который начинался у Аржантана, далее от Ле-Бур-Сен-Леонара охватывал Шамбуа, заболоченную долину Див, Тру, затем кривая поворачивала на запад, охватив дорогу, которая вела в Фалез. С запада и юга мешок подпирали американские войска, с севера и востока — канадские и английские. На сравнительно небольшом участке местности находились десять дивизий вермахта и семь дивизий войск СС, а также остатки различных частей и подразделений. И все эти части и соединения пытались вырваться из мешка.

«И все хотят захватить как можно больше трофеев. Бои в Нормандии продолжаются семьдесят пять суток, а они хотят трофеев, хотя весь этот хлам никуда не годен, это же металлолом».

Он огляделся. Термометр показывал тридцать градусов жары, а в Сталинграде было тридцать градусов холода и страшные снежные бураны.

Зазвонил телефон. Звонили с НП 5-й батареи, где у стереотрубы сидел обер-лейтенант Нойман.

Ефрейтор-телефонист побледнел как полотно и как-то беспомощно зашевелил губами:

— Так точно, понял. Танки. Прорвались танки противника… Алло!

Альтдерфер сразу же зашевелился?

— Спросите же наконец, сколько танков прорвалось?

Ефрейтор задал вопрос, а потом механически повторил услышанное:

— По меньшей мере десятка два.

Альтдерфер взял телефонную трубку и прокричал в нее:

— Нойман, во что бы то ни стало удерживайте позиции! Смешно сдать их из-за каких-то нескольких танков. В каком направлении… Алло… Алло! — Он прокрутил ручку. — Берта-пять, вы меня слышите?! Алло, Нойман! — И он снова покрутил ручку индуктора. — Линия молчит. — Альтдерфер оглянулся.

Ефрейтор Кубица не спеша встал. За стенами дома рвались снаряды, поднимая в воздух фонтаны земли.

— Ну чего вы ждете?

Кубица взял контрольный аппарат, нахлобучил на голову каску и, прежде чем выйти, смерил капитана оценивающим взглядом с головы до ног.

«Я при таком огне не послал бы его искать повреждение», — подумал Тиль, глядя на ефрейтора, который, пропустив провод через руку, исчез в ближайшей воронке.

Альтдерфер протянул Рорбеку бланк с донесением. Рорбек настроил рацию на волну штаба полка и отстукал ключом? «На участке Берта-пять прорвались танки противника — до двадцати машин. В настоящее время связь с ней прервана». И, перестроившись на волну 4-й батареи, передал: «Подготовиться к смене огневых позиций. Передки подогнать к орудиям!» Затем он стал вызывать 6-ю батарею, командиром которой был Генгенбах.

В этот момент мощный взрыв потряс все вокруг. Со стен посыпалась штукатурка и осколки кирпича. Однако массивные балки перекрытия все же выдержали натиск и не обвалились.

Находившиеся на НП бросились по углам. У всех была одна и та же мысль: «Танки противника прорвались! Может, это только разведка перед крупным наступлением? Или противник хочет этими танками уничтожить нас? Между При и Шамбуа еще должен быть узкий выход из этого мешка. А мы сидим тут…»

Новый огневой налет был таким, что в саду закачались деревья.

Тиль не спускал глаз с командира, видел, как он вцепился в телефонную трубку. Он смотрел на него и думал о том, как ненавистна ему его веснушчатая физиономия, особенно после февраля. А как подло он себя вел по отношению к Мартине и Рорбеку! Да и сейчас он, видимо, подложит какую-нибудь свинью Генгенбаху.

Радиотехник сдвинул один наушник и тихо сказал, обращаясь к Тилю:

— Штаб полка не обстреливают, так что им на нас наплевать.

Альтдерфер, как ни прислушивался, все равно не разобрал, что сказал Рорбек.

— Все ждут приказа на отход! — Рорбек был бледен, и его лицо было похоже на лицо призрака.

Обер-лейтенант Эйзельт тоже был бледен. Его взгляд остановился на двери. Он подумал о том, что за толстой каменной стеной в саду он чувствовал бы себя в большей безопасности, чем в стенах этого дома. Его черные волосы были мокрыми от пота, в глазах застыло выражение ужаса.