Уильям Кингстон - Гризли (сборник)

Он не понял, зачем это Тиру вдруг понадобилось сползать всем своим громадным телом вдоль скалы вниз, где виднелась небольшая котловина. Ему хотелось плакать, но он побоялся. И если когда-нибудь за всю свою короткую жизнь он хотел видеть свою мать, то это было именно теперь. Он никак не мог дать себе отчета, почему именно она бросила его среди камней одного и не вернулась к нему назад, – трагедия, которую позже разгадали одни только Лангдон и Брюс. Никак не мог он понять и того, почему именно она не приходила к нему и теперь. Как раз наступало то самое время, когда перед самым отходом ко сну она обыкновенно кормила его молоком, ибо он был мартовским детенышем, а согласно всем медвежьим правилам и законам, он должен был сосать ее еще целый месяц. Он был медвежонком, и его рождение прошло не так, как это бывает у всех остальных животных. Его мать, как и все медведицы в холодных странах, произвела его на свет еще задолго до того, как пробудилась от своей зимней спячки в берлоге. Он родился, когда она еще спала. Целый месяц или недель шесть после этого, когда он был еще слеп и гол, она кормила его молоком, в то время как сама не пила, не ела и не видела дневного света. К концу этих шести недель она вышла с ним из берлоги, чтобы поискать себе еды и хоть сколько-нибудь поддержать свои силы. С тех пор прошло еще шесть недель, и Мусква стал весить двадцать фунтов. Он весил двадцать фунтов, но в настоящую минуту был пуст так, как еще ни разу в жизни, и, конечно, весил меньше.

В трехстах ярдах ниже Тира находилась группа можжевеловых кустов – небольшая густая заросль, росшая на бережку миниатюрного озерка. В этой заросли скрывался карибу, а может быть, даже два или три. Тир знал это так же уверенно, как если бы видел их воочию. «Наземный» запах копытных животных, или, как его называют индейцы – «уэнипау», был для Тира так же отличен от «мечису» – запаха, разливающегося в воздухе, как день от ночи. Один плавает в воздухе, как легкое дыхание духов от платья и волос женщины, прошедшей мимо, а другой, резкий и приторный, густо стелется по земле, как запах духов из разбитого флакона. Даже Мусква, подползший сзади к громадному медведю и улегшийся на животе, – и тот чувствовал этот запах. Целые десять минут Тир не двигался. Глаза его были устремлены вниз, в котловину, на берег озера и на подход к леску, и нос так отчетливо тянулся к запаху в ветре, как стрелка компаса к северу.

Насторожив свои ушки вперед и поняв теперь наконец, в чем дело, Мусква с новым блеском в глазах старался постичь свой первый урок по охоте на дичь. Прижавшись к земле так плотно, что можно было бы подумать, что он ползет на животе, Тир медленно и бесшумно стал продвигаться к ручью, ощетинив на плечах свой высокий мех так, как это делает собака, когда, почуяв зверя, поднимает вдоль спины свою жесткую шерсть. Мусква следовал за ним. Целых сто ярдов Тир продолжал так ползти и три раза на пространстве этих ста ярдов он останавливался, чтобы понюхать воздух, тянувший к нему от леска. Наконец, он был удовлетворен. Ветер подул ему прямо в лицо и оказался насыщенным обещаниями. Тир стал продвигаться вперед, украдкой, прижимаясь к земле и катясь, как шар, как громадная, увесистая глыба, – каждый мускул в его теле был напряжен и работал. В каких-нибудь две минуты он был уже около кустов можжевельника и здесь притаился опять. Потрескивание сухих веток донеслось до него отчетливо. Карибу насторожились, но нисколько не были испуганы. Они шли пить и затем пастись на траве.

Тир опять тронулся в путь параллельно долетевшему к нему звуку. Он быстро добрался до опушки леска и, спрятавшись в ветвях деревьев, тут и остановился, имея перед собой в виду озерко и простиравшийся до него лужок. Первым вышел большой карибу-самец. Рога у него еще только до половины выросли и были нежны. За ним следовал двухгодовалый карибу, кругленький, сытенький и блестевший, как коричневый бархат на солнце. Минуты две самец простоял настороже, напрягши зрение, обоняние и слух и стараясь обнаружить малейший признак опасности; у его ног, совершенно ничего не подозревая, щипал траву младший карибу. Затем, так откинув голову, что его рога сравнялись с плечами, старый самец, не спеша, отправился на вечерний водопой. Двухгодовалый олень последовал за ним – и тут-то Тир и выскочил из своей засады.

Казалось, что в первый момент он собирался с силами и только затем уже бросился в атаку. Между ним и карибу было пятьдесят футов. Он покрыл уже половину этого пространства одним взмахом, как громадный, катившийся шар, когда в первый раз его заслышали животные. Они рассыпались в стороны. Но было уже поздно. Только одна быстрая, горячая лошадь могла бы опередить Тира, а он уже выиграл момент. С быстротою ветра он бросился наперерез двухгодовалому карибу и затем, без всяких видимых усилий, все еще как громадный шар, он ринулся на него, свалил его – и все было кончено. Правой лапой он обнял молодого карибу за плечи, а затем, точно человек рукой, схватил его левой лапой за морду. Затем он повалился на землю, как делал это всегда. Он не задавил свою жертву до смерти. Он согнул в колене заднюю лапу, и когда опять разгибал ее, то пятью ее острыми, как ножи, когтями распорол карибу живот. После этого Тир поднялся на ноги, огляделся вокруг и отряхнулся всем телом, заревев так, что этот его рев мог быть понят и как торжество по поводу победы, и как приглашение, адресованное к Мускве, разделить с ним трапезу.

Если это было приглашением, то маленький рыжеголовый медвежонок не заставил себя долго упрашивать. Прежде всего он понюхал и отведал теплой крови – и это сделал в первый раз в своей жизни. Гризли обыкновенно не убивают крупной дичи. Разве только некоторые из них. Большинство – вегетарианцы, с мясной диетой в виде маленьких живых существ, вроде кротов, сурков и дикобразов. Иногда случается гризли загнать и карибу, козу, барана, оленя и даже лося. Таков был и Тир. Таким же со временем будет и Мусква, хотя бы он принадлежал и к черной породе, а не к семейству Ursus horribilis.

Целые два часа оба правили тризну, но не с такою жадностью, как голодные собаки, а с чувством, с толком и с расстановкой настоящих гурманов. Лежа на животе и поместившись между двух передних лап Тира, Мусква слизывал кровь и ворчал при этом, как котенок, которому попал в зубы кусочек вкусного мясца. Тир же, как и при всех своих экскурсиях за пищей, прежде всего старался добраться до самого лакомого кусочка. Он отдирал от почек и с кишок тоненькие листочки жира и, полузакрыв глаза, съедал целые аршины самих кишок. Последние лучи солнца погасли на вершинах гор, и за сумерками тотчас же последовала темнота. Было уже совсем ничего не видно, когда они наконец покончили с едой, и маленький Мусква стал таким же в ширину, каким был в длину.