Уильям Кингстон - Гризли (сборник)

– После того, что случилось сегодня, – говорил Брюс, – мы должны взять его хитростью. Теперь уже нечего нам, Джимми, гоняться за ним. Так мы пропутаемся с ним до второго пришествия, и он все-таки нас проведет.

Он помолчал некоторое время и прислушался.

– Странно, – продолжал он, – что так долго не возвращаются собаки…

Он посмотрел на Лангдона.

– Это невозможно! – воскликнул натуралист, прочитав по взгляду Брюса то, о чем тот умолчал. – Вы думаете, Брюс, что медведь расправился и с ними?

– Я имел дело с очень многими гризли на своем веку, – ответил горец спокойно, – но с таким отчаянным не встречался еще никогда, Джимми; на той площадке он устроил заранее ловушку для наших собак, и ту собаку, которую он загрыз на вершине, он тоже взял хитростью. Он способен всех их загнать в какой-нибудь угол, и если это действительно произойдет…

Он многозначительно пожал плечами.

Лангдон опять прислушался.

– Если их осталось в живых хоть две-три, – сказал он, – то с наступлением темноты они все же должны были бы находиться уже здесь. Мне очень, очень грустно, что мы не оставили собак дома. Брюс несколько угрюмо усмехнулся.

– Превратности войны, Джимми, – сказал он. – Вы не пойдете на гризли с простыми дворняжками и должны быть всегда готовы к тому, чтобы рано или поздно всех их потерять. Мы нарвались не на таковского медведя, – вот и все. Он нас провел.

– Как это?

– Я разумею то, что он нас провел в открытой борьбе, а мы сдуру напустили на него собак. Если вам еще хочется поохотиться здесь, то я посоветовал бы вам всего две вещи, и самая лучшая из них – это уйти отсюда и выследить каких-нибудь других медведей.

Не успел он это сказать, как вдруг раздалось бряцанье цепей, которыми были спутаны лошади, пасшиеся на лугу, и их пугливое фырканье. Оба охотника вскочили на ноги.

– Собаки!.. – проговорил по-своему Метузин, и его темнокожее лицо вспыхнуло при свете костра от возбуждения.

– Да, ты прав, – подтвердил Брюс. – Это действительно собаки! И он тихонько стал посвистывать.

Вскоре послышалось в ближайших кустах движение, и почти тотчас же в освещенное костром пространство вбежали две собаки. Они тотчас же поджали хвосты, поползли на животах и распростерлись у ног охотников. Вслед за ними подползли еще третья и четвертая. Они уже не походили на тех, какие утром вышли на охоту. Бока у них втянуло, мускулистые спины обвисли, они едва стояли на ногах и выглядели так, точно их побили. Весь пыл их прошел, и они имели вид высеченных дворняжек, знавших, за что их побили. Вышла из мрака и пятая; она хромала и волочила переднюю лапу. Голова и шея у одной из других собак были все в крови, и она окривела на один глаз. Все они легли на животы, точно ожидая над собой приговора.

«Мы провинились, – казалось, хотели они сказать. – Мы потерпели поражение, и вот все, что от нас осталось».

Брюс и Лангдон молча смотрели на них. Они прислушивались и ждали. Но больше уже не явилось ни одной. Тогда они переглянулись.

– Еще двух нет… – сказал Лангдон.

Брюс порылся в корзинах и в брезентах и достал оттуда привязи для собак. Сидя на дереве, Мусква дрожал всем телом. Всего в каких-нибудь пяти-шести аршинах от себя он опять увидел зубастую свору, которая атаковала Тира и загнала его неведомо куда. Людей он уже не боялся. Они не старались причинять ему зла, и он уже перестал оскаливать на них зубы и ворчать, когда они подходили к нему близко. Но собаки представлялись ему чудовищами. Они осмелились нападать даже на Тира. Они могли бы даже загрызть его, если бы он не убежал. Дерево, к которому был привязан Мусква, было елкой средней величины, и он сидел в развилине между двух ветвей, футах в пяти над землей, когда Метузин подвел к нему одну из собак. Гончая увидела его и сделала к нему такой прыжок, что конец привязи выскочил из руки индейца. В один миг она была уже около самого Мусквы. Только что она собиралась сделать второй прыжок, как Лангдон бросился вперед со страшным криком, схватил собаку за ошейник и концом ремня стал наносить ей звонкие удары. Затем он отвел ее в сторону.

Этот акт более, чем когда-либо, удивил Мускву. Человек – и вдруг спас ему жизнь. Он бил это чудовище прямо по красной морде и по белым зубам, и всех других собак тоже оттащили за ремни от Мусквы подальше. Возвратясь опять к дереву, человек остановился перед Мусквой и заговорил с ним. Он протянул даже к медвежонку руку, на очень близкое расстояние, и тот не укусил его. Затем по всему телу Мусквы пробежала какая-то странная, неожиданная дрожь. Когда он чуть-чуть отвернулся в сторону, то Лангдон смело положил руку на его пушистую голову. И от этого прикосновения Мусква вовсе не почувствовал боли! Даже его мать никогда так нежно не прикасалась к нему своей лапой! И в течение ближайших десяти минут Лангдон раз десять гладил его. В первые три или четыре раза Мусква оскаливал два ряда своих белых зубов, но не издавал ни звука. А постепенно перестал оскаливать и зубы.

Тогда Лангдон отошел от него и затем вскоре же возвратился к нему с куском жареной оленины. Он протянул его к самому носу Мусквы. Мусква почувствовал запах оленины, но отвернулся от нее, и тогда Лангдон положил ее около чашки под деревом и вернулся к Брюсу, который в это время курил.

– Дня через два он станет уже есть из ваших рук, – сказал Брюс.

Вскоре весь лагерь успокоился. Лангдон, Брюс и индеец завернулись в одеяла и тотчас же заснули. Огонь все угасал и угасал. Скоро остались одни только тлевшие головешки. Сова негромко крикнула в лесу. Шум долины и гор не нарушал, а дополнял ночную тишину. Звезды засветили ярче. Издалека Мусква услышал, как где-то свалился с горы камень и покатился вниз. Теперь уж нечего было бояться. Все затихло и спало, кроме него одного, и он очень осторожно стал слезать с дерева. Он спустился до его подошвы, сорвался с него и чуть не попал в чашку со сгущенным молоком, хотя часть его все-таки прыснула ему прямо в морду. Невольно он высунул язык и стал облизываться: сладкая, липкая жидкость показалась ему неожиданно вкусной. Целые четверть часа он облизывался. А затем, точно для него стал сразу ясным секрет этой восхитительной амброзии, его маленькие глазки жадно уставились на оловянную чашку. С соблюдением всех правил стратегии и с большою осторожностью он обошел вокруг посуды раз, затем и другой, причем каждый мускул в его теле был в таком напряжении, точно он ежесекундно готов был отпрянуть от нее прочь. Наконец его нос коснулся густой, восхитительной жидкости, налитой в чашку, и он не оторвался от нее до тех пор, пока не вылизал ее до последней капли.

Это сгущенное молоко сыграло самую главную роль в приручении Мусквы. Оно послужило связующим звеном в маленьком мозгу медвежонка. Он знал, что одна и та же рука и гладила его ласково по голове и поставила эту странную, удивительную жидкость у подошвы дерева, что эта же самая рука предлагала ему мясо. Он не ел мяса, а только облизал внутренность чашки так, что она засверкала при свете звезд, как зеркало.