Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

— …ать… ать… ать…

— Вольно! — гремит динамик плавбазы.

И снова эхо летит над скрытой сопками бухтой, над эскадрой боевых кораблей:

— …ольно… ольно… ольно…

Начинается утренний осмотр личного состава, развод на занятия, на работу, в наряды.

Старшины команд подходят к морякам из своих боевых частей. Небрежно минуют годков–старослужащих, дембелей скорых. Для порядка искоса поглядывают на «подгодошников» — подводников третьего года службы и ложат строгий глаз на молодых. И горе тому, у кого проблемы с внешним видом: наряд на камбуз вне очереди обеспечен.

Старшина команды БЧ‑2 Голычев доволен молодыми: придраться не к чему. Да и не любитель он придираться понапрасну. Говорит всегда тихо, спокойно, рассудительно, голос не повышает. И если сделает замечание — по делу. Здесь не обижаешься. Стыдно становится за свою безалаберность. Ругаешь себя за оплошность, забывчивость. Стучишь кулаком в лоб:

— Чтоб я ещё… Да провалиться мне в трюм!

В ученье, частых нарядах и покрасочных работах на корабле быстро летело время.

В числе первых я и Петя Молчанов сдали зачёты на самостоятельное управление своим боевым постом. Но в штат нас всё равно не включили. Места на лодке были заняты другими, более опытными подводниками.

А вскоре К-136 вышла в море на выполнение учебных торпедных стрельб.

Нас, заштатников, тоже взяли.

О своём первом глубоководном погружении расскажу после.

А сейчас надо заняться катамараном, прикрыть надёжнее одежду и постель, хорошо увязать и утянуть верёвкой.

Сыплет мелкий дождь с градом.

Чёрные тучи заволокли небо.

Пока не хлынул ливень, лучше пристать в заливчик, на берегу которого виднеется шалаш из сухого камыша.

Так и сделал. Через пол часа уютно расположился в охотничьем шалаше. Сварил овсяную кашу «Геркулес» на сухом молоке и кофе.

— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благонамерении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения, — сказал я, осеняя себя крестом и кланяясь, и приступая к своей походной трапезе. И закончив её, прочитал молитву после вкушения пищи:

— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришёл еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.

После ужина с удовольствием упал на мягкую подстилку из сухой травы, включил радиоприёмник и услышал: «Говорит Тюмень…»

Ого! Вот куда уже добрался!

16 июня. Суббота. 06.30. Протока–река Парабель.

07.45. Отплываю от берега, розового от цветущего шиповника.

Утро тихое, тёплое. Безветрие. Небо чистое. Солнечно. На воде гладь. Берега красоты необыкновенной. Крупные, малиново–красные, нежно–розовые цветы шиповника густо облепили их.

А черёмуха и смородина уже отцветают. Скоро ветви их отвиснут от обилия ягод. Да кто их здесь будет брать? Спелые, сочные опадут, осыпятся в воду, в пожухлую траву. А жаль…

11.15. Как быстро, однако, меняется погода. Посвежело. На небе кучи облаков. Река взъершилась мелкими волнами. Два вертолёта навстречу друг другу сотрясли воздух надо мной. Из Томска, думаю, полетели в Каргасок и обратно.

Лебеди, тихо перекликаясь, грациозно вытянув шеи, делают разворот над рекой, опускаются в плавни. Один из них сделал два круга надо мной да так низко, что был слышен тихий посвист крыльев. Может, в его образе Ангел–хранитель наблюдает за мной с высоты небес?

Трещат дрозды. Курлычат где–то поблизости невидимые за кустами журавли. Бекасы блеют барашками. Дупели взмывают ввысь и падают вниз с дрожащим свистом, напоминающим шум реактивного самолёта. Кулики орут свои бесконечные «пад–дер–рись…пад–дер–рись…». Каркают вороны. Стрекочут сороки. Разборки у скворцов. Дятлы выстукивают дроби. Невообразимый галдёж галок, трясогузок, лесных воробьёв. Мелькают изумрудно–зелёные зимородки. Всякие мелкие птахи пищат, копошатся в листве. Кипит жизнь неугомонных обитателей береговых зарослей — речных джунглей, затопленных половодьем, неприступных, непроходимых. Рай для пернатых!

В 12.45 прошёл Высокий Яр — несколько старых изб на левом берегу. Здесь меня угостили стерлядкой двое добродушных парней из обогнавшей меня моторки. Оба из Высокого Яра. Минут пять общались. Поняв, что я простой путешественник, а не сотрудник госрыбохраны или милиции, парни откровенно поведали о своём нелёгком житье–бытье.

— Браконьерим, конечно. А что делать? Как выжить в этой глуши, где нет никакой работы? Занятие одно — зимой ловим соболя, летом стерлядку.

— На соболя, вроде, спроса нет… Норка нынче в моде, — с сомнением возразил я. — Давно не вижу на рынке соболиных шапок.

— И не скажи… Это в Сибири соболь не в ходу на базаре. А за границей за него такие деньжищи отваливают…

— Кому же вы сбываете пушнину?

— Перекупщикам из Томска… А они шкурки в Санкт — Петербург на международный аукцион отвозят…

Обменявшись пожеланиями всяческих благ, мы расстались. Моторка понеслась вперёд, оставляя после себя стреловидный пенистый след, пару остроносых небольших осетров на плоту и чувство благодарности в душе к этим добрым людям. Какие всё–таки отзывчивые, искренние, душевные жители в приобских сёлах! Готовы поделиться последним куском хлеба с совершенно незнакомым человеком. Как высоко стоят они в своей честности, человечности, порядочности, сами того того не сознавая, над чопорными, надменными, жадными, злыми, необщительными обитателями больших городов, кичащимися дорогими квартирами, машинами, одеждами. И как низко пали в сравнении с этими прстодушными аборигенами в своей лживости, в хамстве, хапужничестве те, кто ныне считают себя хозяевами жизни. Моль никчемная, а не хозяева жизни. Ну, да не стоит аппетит портить перед вкусным обедом напоминанием о разжиревшей, нечистоплотной дряни. Фу-у! До чего мерзки и поганы их самодовольные рожи!

Уху из стерляди сварил на газовой плитке в солдатском котелке, подаренном сыном Виталием. Он привёз его из армии, где служил командиром гаубичной самоходки. Подарок мне очень дорог и в моём походном снаряжении считается одной из самых необходимых вещей.

Чтобы нечаянно не обронить котелок в воду, привязываю его шнурком за дужку и к кольцу на мачте. Ушица, приправленная сушёным укропом из магазинного пакета, получилась необычайно вкусной.

В 16.30 начал накрапывать дождь. Он всё сильнее принимался моросить, и было ясно, что до конца дня погода не улучшится. Пока выбирал место для причаливания, дождь уже не моросил, а буравил струями целлофан, укрывавший одежду, постель, рюкзак. Хлестал по офицерскому прорезиненному плащу, по брезенту лодок. Ручьями растекался по настилу.