Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — бодро и радостно приветствовал я Тушина.

— Простите, киса, не надоело вам гарсонить на «Саратове»? — вместо ответа на приветствие строго спросил Тушин. Подражая Остапу Бендеру, он частенько обращался так: «Простите, киса…».

— Так меня же в медсанчасть сюда определили, а вы в автономку без меня ушли, — начал я оправдываться.

— Слиняли вы, киса, а то бы взгрел я вас за нарушение техники безопасности при работе с ракетным топливом. Впредь, киса, заправку горючим приказываю делать в резиновых перчатках. И не увлекайтесь игрой в карманный бильярд. А сейчас, киса, живо в кубрик за манатками! Катер в Лахтажный через десять минут отходит. Приказ о твоём переводе на К-136 у меня в кармане. Командир резервного экипажа в курсе. Всё! Тарахти, боец, сандалиями да поживее, чтобы до спины доставали!

Не чувствуя под собой ног от радости, я опрометью ломанулся в кубрик за вещмешком со своими матросскими пожитками. По пути заглянул в каюту Солодовникова. Шлёпнул на стол бумажный рубль, ошарашил «зама» новостью:

— До свидания, тащ кап–нант! На сто тридцать шестую возвращаюсь! Тушин за мной приехал…

Солодовников в недоумении заморгал сонными глазами, а я уже пулей летел на спардек, где меня поджидал боевой старлей. Дед — Мороз на стенной газете резервного экипажа «40041» так и остался с лилово–синим носом.

Ракетчики Петя Молчанов, Миша Горбунов, Валера Конарев, Коля Чепель, торпедисты Ваня Герасимов, Саня Моисеев, мотористы Коля Пироговский, Слава Скочков, трюмный машинист Гена Терёшкин, электрик Ваня Замула, кок Боря Пирожников и другие мои годки уже знали о моём возвращении на «К-136», с нетерпением ожидали прибытия катера.

И вот я на борту «Невы». Со всех сторон возгласы, восклицания.

— С возвращением, Генаха!

— Отъел ряшку в резервном экипаже! В объектив не влезет!

— Признавайся, сколько тёлок огулял в Начиках?

Я смеюсь, еле успеваю пожимать дружески протянутые руки.

— Картошку мы там огуливали!

— Эх, меня бы в совхоз отправили! Хошь на один денёк, — притворно вздыхает Гена Терёшкин, самая известная личность на 15‑й эскадре, снискавший славу «сексуального маньяка», «полового гиганта», «полового хищника», «полового гангстера», «полового рзбойника» — во всех экипажах его именовали по–разному. Своими прозвищами Терёшкин чрезвычайно гордился.

Наконец, после долгих распросов о моём житье–бытье в камчатском Питере — так многие здесь зовут Петропавловск — Камчатский — мы остались с Молчановым одни. Я угостил друга варёной сгущёнкой, прихваченной с буфета «Саратова». Петруха плеснул в кружку из маленькой самодельной фляжки грамм сто разведённого спирта.

Мы выпили за встречу, и я спросил:

— Трудно было в автономке?

— Жарища и духотища в отсеках неимоверная стояла… Мы же в тропиках шарились… Где–то возле острова Гуам шарились… На нём база америкосовская…

— Мы тоже наморячились… Но я бы лучше вместе с вами в автономку сходил. Твоя–то как? Пишет?

Не сразу ответил Петруха. В глазах грусть. На лице печаль. С наигранной весёлостью достал из кармана затёртое письмо.

— На–кось, паря, прочти. Чуть дуба не дал с тоски… За братуху мово родного ить замуж вышла, окаянная! — переходя на любимый казачий говор, вздыхая, делится со мной тяжким горем Петруха. На карточку Лидки смотрит, чуть не плачет. Я письмо от Мацаевой прочитал. Последнее её письмо из далёкой Москвы. Лидия с извинениями сообщала в нём, что вышла замуж за родного брата Петра, студента того же строительного института, где училась она.

Сидим, молчим, горюем. Старшина команды электриков Соловьёв мимо проходил. Здоровенный кудрявый парняга с кулаками–кувалдами, любитель выпить и подраться в увольнении. Фотографию увидел.

— Дай на фотку взглянуть.

Посмотрел, языком поцокал.

Хороша собой Лидка, что и говорить. Одна коса через плечо чего стоит!

— Замуж вышла… Не дождалась, как обещала, — забирая у Соловьёва фотографию, грустно сказал Петруха. Соловьёв с пониманием молчит, потом сочувственно спрашивает:

— Любишь её?

— Да…

— Очень?

Молчанов головой удручённо кивает:

— Очень…

— А ты представь её в гальюне. Представил?

— Ну…

— Сейчас любишь?

— Не–ет…

— Вот, видишь, какое простое лекарство от неразделённой любви.

— Идите вы… с вашим советом! — отмахнулся Петруха от Соловьёва, однако, скоро повеселел, и уж если мы в оставшиеся годы службы и заводили разговор о Мацаевой, то непременно с иронией.

— А ведь, надо признать, паря, и верно: как представлю на минуту Лидку, сидящую по нужде, всё — никакой любви! Как бабка пошептала! От–ить Соловей! Психо–олог! В мою башку такое вжисть бы не пришло!

Мой друг пригладил свой казачий чуб и круто переменил тему:

— Слыхал про Колю Черноусова?

— Без понятия… А чё?

— Боцману под краску бочка понадобилась… Коля на берегу пустую нашёл. Заглянул в неё — ничего не видно. Решил спичкой посветить… В лазарете сейчас на тральщике. Всё лицо опалил себе. Бочка–то из–под бензина была…

Скрытно от постороннего глаза растворялась в ночной темноте подводная лодка К-136, уходящая в одиночное автономное плавание.

Неприметно и одиноко плыву неизвестно куда я — странствующий отшельник, ненормальный чудик, вынужденный прервать повествование о флотской службе: слева, за тальниковым мысом, на берегу обширного залива показался Каргасок.

Пора заглянуть на чашку чая к аборигенам Севера.

Я спрятал дневик в планшет и налёг на вёсла.

В сумерках угасающего дня размытый закатом горизонт обозначился в западной стороне тонкой полоской берега.

В очертаниях строений угадывался Каргасок. В переводе с языка коренных жителей–селькупов — Медвежий мыс. Обширный залив отделял меня от этого старинного сибирского села бывших царских и советских ссыльных. О том, что сюда насильно завозили на баржах политических осуждённых и без средств к существованию оставляли в тайге на «выживаемость», я узнал совершенно случайно. И вот как.

Когда, потеряв надежду добраться до Каргаска засветло, я уныло шевелил вёслами, удерживая плот носом к берегу, позади послышался надрывный вой моторной лодки. Он всё нарастал, и скоро моторка пронеслась мимо, развела волну. Вдруг развернулась, подрулила ко мне. Двигатель заглох. В вечерней тишине ещё шумела вода, вспененная её винтом, а лодка уже качалась у борта «Дика». Двое здоровяков в рыбацких куртках сидели в ней.