Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

— Наши лётчики должны летать в любую погоду. Я не буду отменять участие «ТУ-шестнадцатых» в параде. Владивосток должен видеть гордость нашей авиации. Пусть летят!

Полетели. Разбились, столкнувшись над Русским островом. Но город видел «ТУ‑16» на военно–морском параде летом 1964‑го года, в первый и в последний раз столь низко пролетевшие над Амурским заливом.

Тотчас после отъезда комфлота к борту К-136 подошёл командирский катер «адмиралтеец». В него спустились капитаны второго ранга Каутский и Зуев, капитаны третьего ранга Куренков и Осипов. Катер вспенил волну за кормой и ходко понёсся к берегу, увозя отцов–командиров на прощальное рандеву. Замещать их на лодке остался капитан третьего ранга Чернышов с младшими офицерами. Вахту на мостике нёс лейтенант Конашков. Дежурным по кораблю заступил старший лейтенант Тушин.

Ко мне на боевой пост, тарахтя сандалиями по трапу, не замедлили явиться те же «знакомые всё лица». Борис Пирожников притащил несколько банок с говяжьей тушёнкой, колбасным фаршем и лососем в собственном соку, хлеб, маринованные въетнамские огурчики.

— Приступим, братва, — важно расправил усы Иван Герасимов. — Вдарим по маленькой, а там как пойдёт. — Нетерпеливо сорвал пробку со «Столичной» и набулькал в кружку энное количество водки, достаточное свалить лошадь.

— Пей! — подал мне чарку, от внушительного вида которой вздрогнул бы самый закалённый пьяница–матрос петровской эпохи. — Пей, — повторил он, — и не задерживай тару. Рюмка — не микрофон, чтобы стоять с ней.

Я выпил, не желая в глазах товарищей показаться слабаком.

Кружка, наполняясь, трижды прошла по кругу. Балансируя руками на неустойчивых ногах словно в жесточайшую качку, с позывами тошноты и дурманом в голове, я бросил на поёлы ватник, упал на него и отключился от мира сего.

Более стойкие в плане выпивки друзья, опорожнив все бутылки из вещмешка, дополнительно приняли внутрь разведённого спирта, после чего выкарабкались наверх. Там, на мостике, в надстройке, команда гуляла на полный ход. Обнявшись, пели:

Не только мы, но и другие матросы и офицеры предусмотрительно запаслись вином и водкой. Хмельные, сидя в обнимку, они задавали громкого песняка под гитару и баян.

Не знаю, сколько часов я валялся на поёлах, когда меня растолкали. Лампочка плафона, висящего надо мной, ударила в глаза ярким электрическим светом. Утро или вечер — трудно сказать.

— Поднимайся, — трясли меня за ворот голландки Коля Пироговский и Слава Скочков. — Поплывём на берег… На танцы–жманцы…

— Какие, к хренам собачьим танцы? До берега две мили… Я плавать не умею. Отстаньте от меня, — отталкивая друзей–мотористов, бормотал я.

— В спасательных жилетах сплаваем туда и обратно…

— Потанцуем, девочек закадрим, к утрецу в аккурат вернёмся, — уговаривали Петя Молчанов и Коля Чепель.

Кореша–приятели поставили меня на ноги, подтолкнули к вертикальному трапу с квадратным люком наверху, ведущему на среднюю и верхние палубы четвёртого отсека. Заглянули по пути в каюту командира БЧ‑2. Тушин, дежурный по кораблю, капитально поднабравшись, храпел на койке. Прихватили уже известные офицерские рубашки, затолкали в целлофановые мешки из–под разового белья. Туда же сложили свои брюки и ботинки. Направились на выход. Вахтенный центрального поста из трюмных машинистов старшина первой статьи Павел Климовских оторвал от конторки отяжелевшую голову, проводил нас безразличным, безучастным взглядом, не обращая внимания на целлофановые мешки. Выбрались на мостик, потеснив сидящего у верхнего рубочного люка капитана третьего ранга Чернышова. Помощник командира корабля, воспитанник Нахимовского училища и любимец матросов, окружённый подводниками, заплетающимся языком что–то пьяно доказывал им, размахивая руками с закатанными по локоть рукавами тельняшки.

Кто–то из товарищей помог спуститься в нижнюю надстройку. На меня надели капковый жилет, сунули в руки пакет с одеждой и столкнули с покатого борта лодки в воду. Тёплая июльская вода освежила, привела в чувство. В черноте позднего вечера в глади залива отражались огни стоящих на парадном рейде кораблей. С берега доносились звуки духового оркестра. Владивостокцы толпами гуляли по набережной, ожидая заключительной части праздника — двадцати артиллерийских залпов салюта.

— Шевели граблями, братва… Эх, хорошо! Вода как парное молоко! А нас ждут девочки, бульвары, ресторан… — затянул было Иван Герасимов приблатнённую песенку, но Боря Пирожников пробасил:

— Тише, таракан усатый… Вахтенный офицер услышит…

Плыть, чуть загребая руками, лёжа на животе, было легко и приятно.

Мы удалились от лодки примерно на кабельтов, что около двухсот метров, как вдруг тяжёлый оглушающий грохот взорвал тишину, раскрасил небо тысячами разноцветных ракет. Стало светло как днём.

Под ослепительным дождём падающих огней мы приметными букашками барахтались на спокойной воде залива. Последние светляки ракет погасли, и чернота ночи поглотила нас. Тотчас в наступившей тишине из рупора мегафона с нашей лодки раздались громкие, но невнятные слова:

— Ава–ва–ии–сты… Бор–уу–не–иить… Назад!

Ба–бах! — снова орудийный залп расколол небо над Амурским заливом, и многоголосое эхо донесло с берега ликующие крики толпы. Опять в ярком свете видны сидящие на воде чайки и мы на виду всей эскадры, как голые девки на речке, внезапно застигнутые толпой зевак.

— Ва–ва–исты… Не оо–ить! Назад! Бо–ту–у не… — раскатывается по воде мегафонный голос, но последние слова заглушает новый залп. Мы пытаемся занырнуть, но бесполезно: голова как у плохого солдата спряталась, а задница торчит наверху. Шипя, тухнут ракеты, но не умолкает в темноте настойчивая команда неразборчивых слов, из которых чётко слышится лишь одно: «Назад!».

— Всё, братва… Засекли нас. Заворачивай ласты обратно, — отплёвываясь от солёной воды, шумно выдыхает Юрка Шабунин. — Конашок, чую, разоряется на мостике…

Грохочут залпы один за другим, и чем ближе мы к лодке, тем строже и настойчивее надрывается рупор:

— Назад! Назад! Приказываю: «Назад!», — уже различимо звучат слова команды вахтенного офицера.

— Да мы и так плывём назад…Чего орать?! — с плеском шлёпая по воде руками, возмущается Шабунин. — Ну, Конашок, получишь ты у меня на завтрак салат «оливье»…

Подплываем к борту лодки. На палубе полно моряков. И среди них Тушин в расстёгнутом кителе. Мы пытаемся просунуть мешки в прорези шпигатов и спрятать их там. Не пролазят. Делать нечего. Карабкаемся на покатый борт. Тушин находит в моём мешке свою рубашку и пьяно хохочет: