Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

Неожиданно перед нами предстал старый, морщинистый дядька в чёрных, поношенных брюках, заглаженных до блеска, в тёмно–синем кителе с жёлтыми широкими галунами на погонах. На седых волосах видавшая виды, может, ещё со времён войны, фуражка с белым чехлом и потускневшим «крабом» над лакированным треснутым козырьком. Прыщавый лихо вскинул руку к бескозырке.

— Това, гищ мичман! Пополнение ку, гсантов по вашему п, гиказанию пост, гоено. Доложил ста, гший мат, гос Петухов.

— Вольно, — лениво и нехотя приложил руку к фуражке старый мичман, оголяя её из короткого рукава, всем своим видом выражая нежелание видеть этот сброд африканских бабуинов. Оглядел равнодушно–усталым взглядом мятых, словно жёванных парней, испуганно–послушных, хитровато–насторожённых, хмуро–сосредоточенных, улыбчиво–насмешливых, вызывающе–дерзких. Всяких видел за многолетнюю службу. Все через год, к выпуску из «учебки», становились одинаково–образцовыми моряками. Станут и эти обалдуи, изображающие из себя нечто неординарное, серьёзными специалистами, стойкими моряками. А пока…

— О цэ, слухайте мени шо трэба робыть… Першим делом хворму у порядок зладить, шоб нема у строю неподшитых було. Разумие?

По шеренгам смешок. На печке древнему деду пора лежать, а не по–хохлятски лопотать здесь. Ну, замолол, старый: «трэба робыть»! И где выкопали этого «героя времён Очакова и покоренья Крыма»?

Поморгав блеклыми, выцветшими глазами, слегка тряся головой, мичман безразличным взглядом окинул новобранцев и молча удалился в вещевую комнату — баталерку. К нам тотчас подошли несколько старшин первой статьи, зачитали фамилии по спискам, распределили всех новичков по трём взводам. Первый взвод — электрооператоры. Второй — операторы. Третий, в который попал я — электромеханики. Светлолицый, улыбчивый сверхсрочник с гладко причёсанными назад волосами представился командиром нашего взвода Осинниковым. Он показался добрым, отзывчивым, обходительным человеком, внимательным и спокойным. Таким мы и знали его потом весь год.

В баталерке вытряхнули обмундирование из мешков и аккуратно сложили в ячейки. Каждый в свою. Сверху бирочка: «Курсант Гусаченко. 3‑й взвод».

За сохранность вещей отвечал баталер — старший матрос Бондарь. Его довольное жизнью лицо украшали гусарские усы, подкручиванию которых Бондарь уделял каждую минуту свободного времени. А поскольку делать баталеру было нечего, свободного времени у него было в избытке. До чего же удобно устраиваются некоторые люди! Просто диву даёшься. Ничего не делать, а только пинать балду. Именно этим и занимался в роте старший матрос Бондарь. Ещё он ходил в город за почтой. После вечерней поверки у него в баталерке собирались «годки» — моряки роты, служащие по четвёртому, последнему году. Курили, говорили о дембеле, делились планами будущей жизни на «гражданке», травили анекдоты. Втихушку выпивали. Эти подробности нас, салаг, не касались. Баталерка для курсантов после команды «Отбой!» — табу!

Но вернёмся из баталерки в кубрик, где мы расселись по своим койкам, не узнавая друг друга в форме. Некоторые даже развалились на койках: не служба — малина! Но тотчас словно из под земли между коек возник тощий, белобрысый старший матрос Петухов. Принёс и раздал всем нитки, иголки, приказал нашить на робу квадратные погончики с напечатанными на них охрой буквами «ТФ». Петухов согнал с коек и сидячих, и лежачих.

— Ст, гого накажу в д, гугой, газ!

Этот худой, невзрачный, прыщавый, белобрысый, картавый, горластый старший матрос оказался инструктором нашего третьего взвода. На круглом как репа лице Петухова, усеянном угрями, таращились рыбьи глаза с белесыми, поросячьими ресницами. Выкрикивая картавые слова, инструктор подёргивал подбородком, словно подпрыгивал. Разумеется, с первых минут он получил прозвище Петух и оправдывал его своим петушиным характером.

И первый день службы на флоте начался!

О чём мечтал, о чём грезил — вот оно! Нравится? Спрашиваете! Один Петухов чего стоит!

— Закончить подшивание погончиков, — раздаётся команда дневального. — Роте построиться!

— Быст, го! Быст, го! — кричит Петухов. — Койки зап, гавить! Т, гетий взвод — становись!

— Второй взвод, становись!

— Первый взвод становись! — как будто соревнуясь, кто кого перекричит, орут инструктора. В течение минуты рота построена. Разобрались по ранжиру, выровняли носки. Взяли дистанцию, интервалы. Но к чему такой ажиотаж? Что за переполох?

И здесь нашим глазам вновь предстала живая легенда подплава — мичман Загнибородин. Ветеран–подводник–североморец.

Сутулясь, слегка прихрамывая и покашливая, он вышел к роте.

— Равняйсь! Смирно! Равнение на… право! — скомандовал дежурный по роте главный старшина Рафаэль Юсупов. Повернулся налево и чётким строевым шагом подойдя к мичману, красиво козырнул:

— Товарищ мичман! Рота по вашему приказанию построена! Дежурный по роте главный старшина Юсупов.

— Добре, бачу, шо моряки теперь у строю стоят, а не яки–нибудь портовые грузчики. — Мичман покашлял в кулак, вынул из кармана кителя носовой платок, шумно высморкался и гаркнул:

— Здоровеньки булы, товарищи курсанты!

Жилистая рука, торчащая из рукава, мелко подрагивала у козырька фуражки. Из–под него в хищном прищуре нас сверлили невыразительные, но пристальные глаза, быстро пробегая по каждому, ощупывая взглядом, кто чем дышит.

— Здра–асьте, — нестройно ответили мы.

— Вольно, — отбрасывая руку от фуражки, сипло сказал седой мичман. — Оце яки гарны хлопци. Бачьте, шо кажу вам: Я старшина роты мичман Загнибородин, батько ваш и командир перший. Шо я казав, то и робыть трэба. Кажу лямений на чугуний, то лямений и е. Кажу бурундук птичка, то нехай поёть. Усё уразумилы?

— Усё, товарищ мичман, — загоготали мы. А я наверно громче других, потому что старый морской волк, безучастно глядя в пространство, ткнул в меня сухим скрюченным пальцем.

— Оце, яка ваша хвамилия, курсант?

— Гусаченко, — растерянно назвал я себя.

— Висповидать трэба по уставу. — Он снова ткнул в меня пальцем:

— Курсант?

— Курсант Гусаченко!

— Шо розреготався як ведмидь? За смех у строю объявляю вам наряд вне очереди.

— Так я же…Так все же…

— Я казав: висповидать по уставу — есть, так точно!

— Я же не один смеялся…

Он опять уставил на меня твёрдый и корявый сучок — палец.

— Курсант?

— Курсант Гусаченко!

— За пререкание со старшиной роты объявляю вам два наряда вне очереди. Висповидать мене по уставу. Не слышу, — подставил ладонь к своему уху старый мичман.

— Есть два наряда вне очереди!

— Оце гарно! Я вас захвотограхвировал, курсант Гусаченко, щоб не запамятувать, — старчески проскрипел старый вояка. Достал из нагрудного кармана блокнотик и запечатлел там мою фамилию.