Геннадий Гусаченко - Покаяние

Безветрие. Река спокойна под пасмурным небом. Мокрые листья, трава, хвоя. Сыро и уныло. К вечеру заморосил дождь. Отправляться в плавание в такую мерзкую погоду, всю ночь мокнуть в ожидании рассвета желания нет. Тем более, что в ночное время река опаснее вдвойне.

Закипятил воду на газовой плитке, заварил лапшу «Роллтон» и кофе.

Пока ужинал, стемнело. Свежий ветер разорвал облака, и между ними проглянули холодные звёзды. В их мрачном свете глаза различали на другом берегу смутные очертания Сургута. Далёкие, загадочные огни одиноко мигали там. Каждый из них — чьё–то окно, а за ним чужая жизнь. Один из огоньков — окно квартиры Саши Михонина, человека с доброй душой и чистым сердцем.

Подвесил фонарик к подволоку палатки, ключил. Он светил тускло. Поменял в нём батарейки, снова включил. Яркий свет животворящим лучом ударил в раскрытый дневник на странице, помеченной заголовком «Фонтаны на горизонте». Продолжу её…

…Шторм утих. Полоска зари обозначилась оранжевыми сполохами рассвета. Пустое небо бледно светлело. В расплывчато–белесом тумане матово поблескивали белые надстройки китобойца. Окутанный лёгкой сиренево–голубой дымкой, «Робкий» неслышно скользил по глади океана. И если бы не топовый огонь, мерцающий на мачте дрожащей звездочкой, его мутный силуэт вполне сошёл бы за призрачную тень «летучего голландца».

Зелёное, как малахит, море, не дыбилось пенными валами, а лениво колыхалось гладкой мёртвой зыбью. Тяжёлая пепельница из уральского камня уже не елозила по столу, не налетала с глухим стуком на ограничительные планки. Ночью кто–то оставил открытой дверь, ведущую в нижние жилые помещения электриков, мотористов, матросов. Шальные волны, накрывая кормовую палубу, нахлестали через комингс воды столько, что, проснувшись, я увидел свои китобойные сапоги плавающими по каюте. Чертыхаясь, принялся вычерпывать её алюминиевой чашкой. Наполнив ведро, карабкался с ним вверх по уходящему из–под ног трапу, выплескивал воду прямо на железный настил, до блеска отшлифованный подошвами сапог.

Слепящий глаза огненный диск солнца поднялся над горизонтом, и малахитовый цвет моря посветлел, преобразился в синь бирюзы. На востоке, где лазурь неба смешалась с лилово–бордовыми красками кучевых облаков, море зарозовело нежным александритом, зарделось рубином, засверкало алмазом. Но тёплый ветер уже нагнал с юга гряды перистых, молочно–белых облаков, и они протянулись причудливыми полосами, образуя фиолетово–розовые воздушные горы.

Ничто не сравнимо с чистотой и богатством тонов утренней зари в тропическом море!

В степи, в горах, в пустыне, в тайге, в тундре обзор заслоняют холмы, сопки, барханы, островерхие вершины гор, зубчатые кромки лесов. Нет там идеального круга, очерченного каймой горизонта, с игрой света, отражённого серебристо–зеркальной поверхностью моря. Впрочем, пытаться словами обсказать красоту заката или утренней зари в спокойном тропическом море — всё равно, что влюбиться по заочной переписке. Искусство отобразить эту несказанную красоту под силу лишь гениальным писателям и живописцам. Моё же перо, увы, бессильно перед ней. Её видеть надо! Оставим это непосильное занятие художникам–маринистам сродни непревзойденному мастеру кисти Ивану Айвазовскому. И всё же, порой, не сдерживаюсь от соблазна запечатлеть в дневнике свои восторги от созерцания красот морских зорь в тропических широтах.

Громыхнув в последний раз жестяной банкой из–под томатной пасты, заменявшей ведро, я зашвырнул её за борт и заторопился на вахту. Привычно скользнул на локтях в гребное электроотделение по обшорканным до блеска поручням трапа, посмотрел на часы: без четверти восемь. Не опоздал!

— Генаха! Скорее на мостик! — услышал я громкий оклик. Встревоженный зычным голосом, взглянул наверх: в дверном проёме Борис Далишнев с весёлым, радостным лицом машет призывно рукой:

— Фонтаны на горизонте!

В руке моториста поблескивает объективом фотоаппарат «ФЭД». Вслед гулко бухающим сапогам неунывающего моториста застучали мои. Через минуту мы оба втиснулись на крыло мостика среди других китобоев, взбудораженных криками:

— Киты! Три фонтана!

— Где? Не вижу…

— Да вон… Прямо по носу!

Охваченный азартом долгожданной охоты на китов, я возбуждённо всматривался в сверкающую на солнце гладкую, без ряби, даль. Там поочерёдно вздымались три фонтана серебристых струй, блёстками рассыпавшихся над водой.

— Они выше, чем у финвалов, — не отрываясь от бинокля, крикнул с марсовой площадки Максим Васильев.

— И не похожи на облачка пара как у кашалотов, — заметил боцман Ануфриев.

— Не гадайте… Это синие киты… Блювалы, — знающим тоном отозвался капитан Павел Иванович Обжиров. Пыхнул сигаретой, деланно–равнодушно перевёл рукоятку машинного телеграфа на «Полный вперёд!».

«Робкий» качнулся, заметно убыстряя ход, понёсся на всех оборотах к спокойно фонтанирующим китам.

— Славно сегодня поохотимся! — потирая ладони, не сдержал восторга старпом.

Гарпунёр Михаил Курганович, кавалер ордена Ленина, широкими шагами пошёл по переходному мостику к пушке, возле которой хлопотал его помощник Евгений Кузнецов. Снял чехол и смертоносное орудие хищно ощетинилось гарпуном, торчащим из жерла. Курганович — широкоплечий, коренастый, немногословный, угрюмый, с красным обветренным лицом, встал к пушке. Часто оборачиваясь, бросает взгляды на рулевого: готов ли тот чётко выполнять его команды, подаваемые жестом руки. Заблестевшие глаза китобоя выдают его волнение от предстоящего выстрела. Промахнуться в такую погоду в первый день охоты да ещё в синего гиганта было бы стыдно. Гарпунёр притопывает, переминается с ноги на ногу, выискивая подходящие точки для них, вертит стволом влево–вправо, держась за длинную рукоять, приноравливается к стрельбе. Наша судовая любимица «двортерьерша» Светка вертится у его ног, нетерпеливым лаем выражает всеобщий восторг.

— Курганович стреляет, не глядя на прицельную планку, — наклонясь ко мне, заметил моторист Гайчук. — У него пять медных пуговиц нашиты на куртку. Упрёт в живот ручку со спусковой скобой до нижней пуговицы — ствол вверх задерётся. На верхней прижмёт — вниз опустится. Прикинет расстояние до цели и нужную пуговицу на брюхе найдёт. И набойки у него на каблуках под свой рост.

— Да ну-у… И не мажет никогда?

— Случается… Но редко… Под ласт кита бьёт. Верный выстрел. А промахнётся — злой сделается, лучше не подходи к нему.

Но вот и киты. Мы приблизились к ним метров на двести, когда напуганные шумом винта, могучие животные дружно «дали хвоста» — взмахнули огромными лопастями и ушли на глубину. Китобоец сбавил ход до «малого», и чтобы не терять время на разворот, почти на месте выписывал плавные круги. Взгляды всех устремлены в разные стороны: неизвестно, в какой стороне вынырнут эти исполины — скитальцы морей. Проходят напряжённые десять, пятнадцать минут, и марсовый матрос, высунувшись по пояс из «вороньего гнезда» на фок–мачте, будоражит всех истошным криком: