Геннадий Гусаченко - Покаяние

— Справа — тридцать! Выходят! Выходят!

Для пущей убедительности Максим машет рукой, указывая направление, но и без этого все видят, как вынырнувшие киты взметнули над водой высокие фонтаны брызг. «Робкий» резво рванул к ним, но гарпунёр, не оглядываясь и не отклоняясь от пушки, предостерегающе поднял руку: «Малый ход!». Мы подошли метров на пятьдесят к плывущим синевато–серым громадинам. Чтобы выдохнуть фонтан, они появляются из воды на пять–шесть секунд. Если учесть, что палуба под ногами гарпунёра наклоняется влево–вправо, поднимается и опускается, то поймать кита на мушку за это короткое время, дело не простое. Курганович припал к пушке, затопал ногами, широко расставляя их и прицеливаясь. Пальцы левой руки гарпунёра и впрямь, словно по клавишам, бегали по пуговицам, перебирали их, искали нужную. Вот сейчас, через секунду–другую грохнет выстрел. Кузнецов зажал уши ладонями, но, когда казалось, что вот–вот Курганович нажмёт на спуск, и пушка окутается дымом, киты исчезли из виду. Снова минуты томительного ожидания. Пристально всматриваемся в прозрачно–зеленоватую глубь.

— Миша, выходят, выходят! — нетерпеливо кричит с мостика боцман, но гарпунёр уже и сам видит, как по левому борту рядом с носом китобойца поднимаются из воды свинцово–серые спины блювалов. Курганович крутнул пушку, поводя стволом вниз. Левой рукой успевает подать знак рулевому подвернуть на пол румба влево и одновременно правой: «Стоп, машина!». «Робкий» закачался на месте, но внутри его корпуса глухо рокочут дизеля, от их шума киты снова занырнули, но надышались мало, и теперь погрузились не надолго и не глубоко.

Они плыли почти у самой поверхности и напоминали бледных призраков, быстро увеличивающихся в размерах.

Вот блювалы вышли, с шумом выдохнули высокие струи. Самый большой из них — гигантский кит, весь обросший моллюсками, губками и ракушками, всплыл на поверхность громадным живым рифом. Мокрая, блестящая бело–синяя спина гиганта отливала то сталью, то перламутром, то сияла королевской мантией, украшенной самоцветами. Набирая воздух, кит раскрыл широченную пасть. Столбы водяных брызг вырывались из неё, играя на солнце всеми цветами радуги. Но тут киты хлестнули по воде могучими хвостами и снова скрылись в глубине. Однако слишком мало находились наверху, запаса кислорода им не хватит на длительное погружение.

Совершенно неожиданно блювалы выплыли со стороны правого борта. Ближний кит каскадом воды окатил гарпунёра и его помощника. И словно в отместку прогремел выстрел. Глухо ухнула в теле кита чугунная граната. Раненое животное стремительно ушло в глубину. Разматываясь, с бака полетели в воду белые кольца капронового линя, быстро уходящего под воду. Вот канат уже распрямился, и тотчас провис блок пружинного амортизатора — загарпуненный кит с такой чудовищной силой туго натянул линь, что витые нити его заскрипели, угрожая лопнуть и хлёстким ударом перебить надвое любого зазевавшегося китобоя.

Всё на судне заходило ходуном. Забегали матросы, загрохотали блоки, и даже судовая собачёнка Светка, заскочив по трапу на бак, залилась лаем.

Старший механик Чупров с неизменной трубкой в зубах, управляя лебёдкой, зорко следит за натяжением капронового троса толщиной в два пальца, во время даёт слабину. Сейчас он вываживает кита подобно рыбаку, поймавшему большую рыбу: то отпускает кита «погулять», изматывая его, то подтягивает ближе к судну. Трос, выдерживающий на разрыв сто пятьдесят тонн, то звенит струной, то безвольно опускается, и Чупров быстро выбирает его, наматывая на барабан лебёдки.

Синий исполин то всплывал, то сразу, вскинувшись огромной тушей и всплеснув тонны воды, почти вертикально нырял. Ослабевшее, потерявшее много крови животное, не сдаётся, это видно по тому, как со стуком дёргается на мачте блок амортизатора.

Но вот кит поднялся из глубины совсем близко от «Робкого». Метким выстрелом Курганович всаживает в тело левиафана второй, с обрезанными лапами и без линя добойный гарпун. Ещё одна граната бухнула в китовых недрах. Чугунные осколки толщиной в ладонь разорвали лёгкие и сердце величавого красавца, ещё минуты назад являвшего собой чудо природы, её великолепие и гордость. Блок амортизатора с дрожью успокаивается, но кит ещё жив. Умирая, бьёт огромным хвостом по металлическому корпусу судна, и удары его отдаются стуком кувалды по пустой бочке. Наконец, перевернувшийся бело–полосатыми гофрами живота вверх, кит затихает возле борта. Изумрудно–зелёная вода вокруг него, окрашенная кровью, становится нежно–розовой, малиново–красной. И сразу топот ног на палубе: китобои бросились на обработку туши.

Быстро, без суеты делается дело.

Борис Далишнев щёлкает фотоаппаратом.

Матрос Федя Филинов втыкает в убитого кита полую пику со шлангом, накачиват тушу воздухом из компрессора. Помощник гарпунёра Евгений Кузнецов и боцман Александр Ануфриев заряжают пушку новым гарпуном. Рулевой Иван Безбородько удерживает судно рядом с плавающим китом.

Вахтенный электрик — в данном случае я — готовлю «плавучку» — длинный бамбуковый шест, воткнутый в кругляк пенопласта и с пустой гарпунной гранатой, надетой на нижний конец шеста для остойчивости на воде. К шесту подматываю изолентой щелочной аккумулятор, соединённый проводками с лампочкой на верхнем конце. Рядом с ней подвязываю «флаг» — полоску ткани, чтобы не спутать с чужим китом. Такой светлячок поможет ночью быстрее отыскать плавающую в темноте китовую тушу.

Для надёжности начальник рации Петрович (не помню имени, фамилии тихого, незаметного человека со сломанным носом) прикрепляет к бамбучине радиобуй: на периодически посылаемые сигналы он и выведет судно.

— Поторапливайтесь, ребята! — подгоняет старпом Юрий Емельянов.

Готовую «плавучку» боцман прихватывает капроновым шнуром к хвосту кита и бросает за борт.

Федя Филинов острым фленшерным ножом обрезает линь от гарпуна, торчащего в убитом ките, вокруг которого уже медленно бродят акулы.

На кусок китового мяса, нацепленный на крюк из толстой проволоки, моторист Стукалов поймал двухметровую акулу. Мы выволокли страшилище на кормовую палубу, чтобы получше рассмотреть хищницу. Шкура у неё как крупная наждачка. Шёркнет боком о тело и мигом кожу сдерёт. Желтоватый живот, выпученные глаза, широкая зубатая пасть вызывали неприятное зрелище, сравнимое с видом перевёрнутой вверх брюхом гадюки. Стукалов ножом распорол акуле живот, из него вывалились внутренности. От их гадостного вида нас чуть не стошнило, и Стукалов быстро спихнул морскую разбойницу за борт. Распотрошённая акула, как ни странно, пыталась плыть. Столь чудовищная живучесть объясняется отсутствием у этих животных нервной системы. Удалиться от борта истерзанной ножом акуле удаётся не более десятка метров: на неё тотчас набрасываются кровожадные собратья, и от грозной обитательницы океана остаётся лишь тёмное пятно на воде.