Геннадий Гусаченко - Покаяние

— Что ж потом? — спросил я, поражённый услышанным, а главное, спокойствием, с которым человек рассказывал о своей несчастной судьбе.

— А что потом? Приехал домой… В Колывань. У жены новый муж, взрослые дети. Я им — никто. Посидели втроём обнявшись, поплакали. И всё… Уехал я из Сибири на Дальний Восток…

— Вы обещали про капусту рассказать, — напомнил я бывшему политзэку.

— Да то в зоне… Как узнали там, что я агроном, велели овощами заниматься. Выращивал свеклу, морковь, картофель, капусту, помидоры, горох, лук… Во время войны в том лагере очень голодно было. Зэки как мухи дохли… А я на поле украдкой овощами питался. Так и выжил…

— Ну, а сосед?! Встречали его?

— Убила его жена в пьяном скандале, утюгом навернула по лбу…

…Эх–ма! Тру–ля–ля! У одних — судьбы, у других — судьбишки. Кто — люди, а кто — людишки. Кому дела вершить, а кому делишки творить… И гласит заповедь Божия: «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна». Исход, гл.20, Второзаконие, гл 5.

16.45. Не волны, а огромные валы поднимают и швыряют вниз катамаран. Скрипят скобы. Ветер с дождём треплет флажок на мачте, готовый разорвать его в клочья, швыряет в лицо брызги белой пены, терзает брезент на лодках и упрямо теснит меня к тальникам правого берега.

Попадаю в какую–то узкую протоку, защищённую с обоих стороной плотными тальниковыми стенами. Здесь полное безветрие. Моросит дождь. Гладкая река течёт тихо и спокойно.

Устало бросаю вёсла. Закрываю глаза. Благодать!

Ещё несколько минут назад меня швыряло на волнах, ветер выл, и что–то жутковато–гаденькое заползало в душу, оторопь сжимала сердце, мокрым становилось тело, дыхание прерывистым, и только руки, словно чужие, сами по себе без остановки мотали вёслами. И то был страх. Безотчётный, подсознательный, подленький.

Блаженство скоро кончилось. Вышел снова на Обь. Ветер понемногу стихает.

17.50. Прошёл речной знак «1805‑й км.».

Иду вблизи обрывистого правого берега с нависшими над водой деревьями, подмытыми течением и готовыми рухнуть.

!8.00. Пристаю под глинистым обрывом у лесосклада. Беспорядочное нагромождение старых бревён и досок. Хватит дров для костра!.

Поднимаюсь на обрыв и ноги тотчас утопают по колена в мягком пушистом мху, покрытом неизвестными мне белыми цветочками, пахнущими хвоей.

На ровной местности редкие худосочные ёлки с подгоревшими снизу сухими стволами. И как изваяние, чёткий профиль грациозного лося, застывшее на малиновом фоне заката в сотне шагов от меня. Я крикнул, помахал шляпой. Лось двинулся в бескрайнюю ширь простиравшегося впереди болота, легко, будто по твёрдому месту, побежал и скоро исчез в дальнем ельнике.

Вот оно, очарование Севера!

Неподалеку от меня высокий, красный, четырёхугольный знак, установленный для капитанов–речников.

Дождь перестал. Облачно. Всё в белесой дымке. Воздух сырой. Костёр развожу с трудом. Мокрая береста долго не загоралась даже от спецназовских спичек. Ставлю палатку, готовлю ужин: суп из пакета «Рисовый, с курицей», кисель «Клубничный», лапша «Роллтон».

Пасмурный и скушный выдался денёк.

Болят натруженные плечи, ноют суставы в локтях. Одно утешение: на сухом месте, на мягком мху, напоминающем перину, под песни «Радио России» отдыхаю я в тепле и сытости. Посвечивая фонариком, делаю пометки в записной книжке о пройденном пути, сверяюсь с картой.

Сине–фиолетовая ночь нависла над глухоманью тундры. Ещё один день плавания позади. Ещё на десяток–другой километров стала короче река–жизнь.

Однако, пора «включать машину времени». Закрываю глаза и мысленно нажимаю на пульте кнопку с надписью «Июль, 1965».

И… поехали!

У входа в здание Дальневосточного государственного университета, в фойе, в длинных коридорах его, устланных паркетными полами, толпятся озабоченного вида юноши и девушки с «дипломатами», сумками, портфелями, с тетрадками, книжками, блокнотами. Осаждают двери приёмной комиссии. Списывают с доски объявлений расписания консультаций и экзаменов. Суетятся, торопятся, спешат.

Абитуриенты…

Многие не поступят, но живут надеждой на золотые медали и хорошие знания. На удачные билеты и шпаргалки. На знакомства пап, мам и протеже влиятельных родственников. На взятки и дорогие подарки.

Толкутся простаки из деревенских школ в серых пиджаках и клетчатых рубахах, в скромных самошитых юбках и дешёвых кофтах — будущие педагоги: географы, литераторы, историки, биологи.

Бухают по коридорам кованые кирзовые сапоги солдат–дембелей, пожелавших стать физиками, математиками, океанологами.

Мягко ступают в лакированных кожаных туфлях франтовато одетые сынки высокопоставленных чинуш и парсоветских бонз, подавших заявления на юридический факультет, на отделения журналистики и востоковедения. Держатся высомерно и обособленно: сказывается барское воспитание, уверены, что займут прокурорские и судейские кресла, кабинеты редакторов и послов.

Цокают шпильками городские модницы — вчерашние десятиклассницы. Этим хоть куда — лишь бы студентками стать, а там… выйти удачно замуж, забросить диплом на пыльную полку.

А пока бойкие, пробивные мамаши, более уверенные в себе, чем ненаглядные чада, в чём–то убеждают их, утешают, нервно теребят платочки, заглядывают в двери приёмной комнаты, сверлят глазами проходящих преподавателей, доцентов, профессоров.

ДВГУ — «Alma mater» Владивостока, основан в 1920 году. Среди студентов Приморья известен под именем «Дуга». Поскольку женский пол заметно преобладает в стенах этого престижного учебного заведения, моряки, военные и горожане прозвали его «ЦПХ» — «Центральное п… хранилище».

Из этого неисчерпаемого кладезя образованных жён бравые женихи в погонах черпают невест и увозят туда, «где Макар телят не пас». Полярные снега Чукотки, сопки Камчатки и Курил для юных мечтательниц ещё впереди, и одна мысль гложет их: «Сдам или нет?»

Вот куда на неравную схватку интеллектуалов и профанов, эрудитов и тупарей, блатных и никому не известных простофиль направил я свои стопы прямо с морвокзала.

Во флотской форме и с коричневым дермантиновым чемоданом, преисполненный радостью долгожданной встречи с храмом наук, ввалился в кабинет секретаря приёмной комиссии, где, как скоро понял, меня не ждали. Сдерживаемая весёлость потухла во мне, лишь я переступил порог кабинета.

Тучная, необъёмная дама, холодная как глыба айсберга, встретила вынужденно–любезно со стандартной улыбкой на ледяном лице. Ответственное положение обязывало её держать на расстоянии штурмующих кабинет многочисленных просителей, намекавших на готовность предложить различные услуги в обмен на помощь при сдаче экзаменов.