Геннадий Гусаченко - Покаяние

— Молодой человек! Здесь не багажная кладовая! — охладила она мой пыл. Равнодушным тоном спросив фамилию, порылась в папках, нашла экзаменационный лист, не слишком почтительно подала мне. Да это и понятно: таких как я — в очереди не счесть, и все рвутся к ней со страстью голодающего получить хлебную карточку.

— Ну-с, молодой человек, желаю успешной сдачи экзаменов, — с холодной учтивостью проговорила она. — И впредь заходите без чемодана. — Ну-с, что ещё?

Я, не слишком полагаясь на свои знания, тяжело топтался на месте.

— Скажите, пожалуйста… Много желающих поступать на отделение японского языка? — неуверенно, извиняющимся тоном спросил я.

Громоздкий стул, принявший несоизмеримый с ним груз тела, резко скрипнул. На бесстрастном, ничего не выражающем лице дамы мучительно разошлись подведённые чёрным карандашом брови. В чертах его, в сжатых губах выразилось глубокое удивление наивностью сумасбродной идеи морячка подать заявление на самое престижное отделение. Блаженное неведение скромного абитуриента умилило её. Морщинки в тесной выемке между приподнятых грудей разошлись и подобрели. Тёмная синева пытливых глаз посветлела лазурью.

Наивность не порок, а свойство души, и потому неприступная наружность дамы сменилась выражением доброжелательности и снисходительности.

— Набираем группу из десяти студентов–японистов, — последовал ответ. — Подано четыреста с лишним заявлений. Конкурс более сорока человек на место.

— Так много? — совершенно растерялся я.

— Что делать? — развела руками секретарь приёмной комиссии. — Восток — дело тонкое. Все хотят стать дипломатами, военными атташе, консулами, послами.

За распахнутым настежь окном шелестели листья дуба. Лёгкий ветерок играл каштановой прядью увядающей женщины, упрямо не признающей приближение неизбежной старости. Открытое спереди васильковое платье с короткими рукавами обнажало припудренные пухлые руки и шею с явной целью немного щегольнуть их воображаемой свежестью.

— Может быть, пока не поздно, перебросить документы на другой факультет? На юрфак, к примеру, или на истфак?

Я нерешительно переминался с ноги на ногу, колеблясь в выборе жизненного пути. Одолевали сомнения: правильно ли сделал, сунувшись на японский? Откуда было знать, что сюда ломится такая прорва умников?

— Доводите до конца ваш авантюрный замысел, — ответила она, кончиком носового платка подправляя помаду на губах и посматривая в маленькое зеркальце. Подняла на меня тщательно ухоженное лицо:

— Но помните: все четыре экзамена надо сдать только на пятёрки. И ни на один балл меньше! Иначе — никаких шансов. А не пройдёте по конкурсу на японский — по итогам экзаменов поступите на другой факультет.

Её синие глаза, с которыми хорошо гармонировали васильки на платье, смотрели на меня со скрытой усмешкой. Казалось, в них можно было прочесть: «И куда тебя несёт, недотёпу? С избранными не от мира сего решил потягаться?». Вслух же она посоветовала:

— Верьте в свои собственные силы, кто бы что ни говорил вам.

Я поверил. Я сдал. Английский язык, сочинение, русский язык и литературу, историю — все на пять. Двадцать баллов из двадцати возможных. Меня зачислили.

1 сентября 1965 года я стал студентом–первокурсником отделения японского языка Дальневосточного государственного университета.

В аудитории я присмотрелся к тем, кто в беспощадной схватке наделённых властью людей с толстыми портфелями и кошельками пробил своему отпрыску место на студенческой скамье рядом со мной.

Счастливчиками оказались Пётр Григоренко, Юрий Кужель, Владимир Павлятенко, Константин Скакун, Владимир Кучук, Виктор Совастеев, Борис Шенвальд, Владимир Глущенко, Алексей Клименко и ещё две девушки, фамилии которых, к сожалению, не припомню. Одна из них невзрачная и бледная как моль. Другая — яркая, броская красавица–блондинка, стройная и неприступная как статуя.

Из них только один Совастеев, простой парнишка из Уссурийска — золотой медалист поступил ценой десятилетней школьной зубрёжки. Остальные — все без исключения — протеже. Например, отец Алика Клименко в то время был начальником Приморского управления КГБ. Павлятенко оказался сынком сахалинского туза из облисполкома. У Кучука папа был крупным военачальником в Дальневосточном военном округе. Красавица–блондинка — дочь одного из бывших партийных вождей Приморского крайкома КПСС. Мать Владимира Глущенко работала зубным врачом в штабе ВВС Тихоокеанского флота, лечила там генералов–авиаторов, заодно нашёптывала на ушко одному–другому похлопотать за сына. «Лохматые руки» нашлись у Григоренко, Кужеля, Шенвальда, Скакуна и неприметной девчонки.

Большинство из них сторонились студентов–выходцев из простых семей, избегали общения с ними. Напыщенные прыщи–очкарики расхаживали в дорогих японских костюмах фирмы «Канэбо», размахивали супер–элитными «дипломатами» и «кейсами», как называли обтянутые замшей чемоданчики с шифрами–замочками. Сверкали бисерными галстуками, небрежно повязанными на белоснежных нейлоновых сорочках, блистали лакированными югославскими туфлями.

От этих пижонистых выбражуль я держался подальше. Ещё во время вступительных экзаменов подружился с Вовкой Глущенко. Высокий, интеллигентный, красивый парень нравился сдержанностью, серьёзностью, рассудительностью, надёжностью. Он уже успел немного поучиться в Московском военном институте иностранных языков, где изучал индонезийский. Что–то у него там не пошло, Вовку выперли, о чём он нисколько не сожалел. Мы подолгу гуляли по вечернему Владивостоку, строили планы, рассуждали, находя между собой много общего. Особенно, наши интересы совпадали во взглядах на хорошеньких женщин. Неторопливые беседы о любви, браке, семейных отношениях и значении секса в этих насущных вопросах часто заканчивались практическим завершением теории знакомств. Глущенко, как истый джентльмен, подражая литературным героям вестернов, приподнимал край шляпы, представлялся симпатичным незнакомкам:

— Фрэнк… А это мой друг Хуго.

Откуда, из какого романа Глущеко вычитал эти имена, не знаю. Какая мне разница? Хуго так Хуго… Я кланялся кивком головы. Далее следовало несколько фраз на раскатисто–звучном индонезийском. Такое галантное поведение производило впечатление на неискушённых молоденьких продавщиц, официанток кафе «Пингвин» и даже более опытных дам городского телеграфа, не избалованных правилами хорошего тона.

Девицы неподдельно смеялись, и тут жестом фокусника Вовка запускал пальцы в нагрудный карман жилета и вынимал билеты в кино.

— Я не спрашиваю, дамы, что вы делаете сегодня вечером, потому что знаю: мы идём с вами в «Голубой зал» кинотеатра «Комсомолец».