Михаил Жигжитов - От святого до горемыки

— Понимаю, Алексей Алганаич. — Петр виновато посмотрел на председателя. — Надо же было так случиться.

— То-то же. Ладно, иди работать.

Бригада Петра Стрельцова получила на складе новенькие омулевые сети, и сейчас рыбаки собрались их красить. Краску приготовили сами по стародавнему поморскому рецепту — насобирали в тайге коренья бадана, просушили и прокипятили их в огромной чаше. Получился красновато-коричневый отвар.

— Ничо, в воде сети отполощутся, раз-другой попадут под ветер, станут розоватыми, — авторитетно заявил Илья Бадмаев, самый старый бригадир в артели.

— А вот я помню, отец в эту краску добавлял купоросу. Толковал тогдысь мне, что краска дольше продержится, правда или нет, дядя Илья?

— Правду баил мужик.

Недалеко от рыбаков колхозные плотники дружно стучали топорами. Угрюмый Елизар, насупив лохматые брови, саженью, сделанной из сучковатой березы, перемерял днище будущего катера и, размахивая руками, что-то горячо доказывал Батыеву.

Алексей Алганаич махнул рукой — дескать, делай, на то ты и мастер — и быстрыми шагами направился к рыбакам. Поздоровавшись, он отозвал в сторону бригадира.

— Не обрадую, Петро, тебя.

— Что такое?

— По рекомендации райкома Федора Бесфамильных направляют на работу в милицию.

— Они сдурели?! Какой же из Федьки милиционер?.. Молчун, девчонок и то боится… А в райкоме они не подумали, с кем план рыбодобычи выполнять?

— Им, Петя, виднее… На заседании правления мы решили вместо Федора назначить Якова Лисина.

— Хм, этого хрена… добавить еще Морковку, и будет бригада ух!..

Морковкой звали в деревне самого ленивого мужика Прохора Морковкина, от которого отталкивались все бригадиры.

— Да-а зна-аю! — досадливо махнул рукой Батыев. — Знаю, Петруха… — Затем, посуровев, добавил: — Не забывай, что тебя старики натаскали по плесам и сделали бригадиром, ясно? Так вот, у тебя в бригаде есть парень, из которого может получиться толк. Вот и готовь из него впрок помощника. Ясно? — Председатель мотнул головой в сторону молодого эвенка.

— Вовка Тулбуконов парень неплохой, но…

— Что — но?

— Горячий, драчливый, а так-то ничо.

— Обомнется… Ну, ладно, я пошел.

Петр посмотрел вслед Батыеву и, покачав головой, проговорил вслух:

— Ох, и дошлый брацкий! [16] Брацкий — т. е. бурят (старинное местное выражение).

Во дворе у бани Вера стирала белье, а рядом на перевернутой старой лодке сидела бабка Дарья и вязала сеть. Взглянув на вошедшего Петра, она всплеснула руками и громко запричитала:

— Ох, кумуха-черемуха, мужика кормить надо, а у меня сумувар потух.

Старуха цветастой копной ввалилась в сенцы и загрохотала ведрами. Переплетаясь с бульканьем переливаемой в самовар воды, гудел ее басовитый говор:

— Мужика раз-другой не накорми — сразу зачнет на соседский стол зрить, а потом, смотришь, и сердчишко туды же переметнется… Мотай потом мокреть на кулак.

Матерый ведерный самовар в ее руках казался игрушечным. Поставив его на земляной пол, она так дунула в трубу, что оттуда со свистом вылетел весь накопившийся пепел.

За обедом бабка Дарья вспомнила свою молодость. Сначала разок-другой всхлипнула, потом спохватилась и сердито ругнула себя:

— Кумуха-черемуха раздери тя, стару дуру! Нюни распустила, будто тебе одной было трудно… Батюшка-то мой был выпивоха! Все пропивал, то ли от горемышной жизни, то ли еще от чево. В четырнадцать лет я уже рослой была, хушь в телегу впрягай, тогдысь мы с братом Федором рыбачили у купца Бочалгина, недалеко от устья Ангары. И верно, крепость же была, кумуха-черемуха! Бывало, на море ишо лед носит, а мы забредем по пояс в воду и тянем невод. Ноги сначала жжет, ажно огнем горят, думаю, пропали ноженьки — отходила, отплясала Дашка. Ан нет! Вечером бежишь на купеческий лабаз, там Ванька-приказчик показывал лизион. Я, греховодница, бывало, насмотрюсь, всякой нечисти, ажно от страха душа замирает. А потом, ночью-то, во сне и реву что есть мочи, на всю землянку. Беда же!.. Башлык у нас был серьезный. Он как рявкнет на меня. Я и рада, что живой человек рядом.

— Не верится мне, чтоб ты, бабушка, чего-то испугалась, — смеясь, проговорил Петр.

— Э, паря, много ли надо ребенку. Кто я была-то.

— Бабка, а что показывали? — полюбопытствовала Вера.

— Рази все припомнишь… давно ведь то было, при царе Миколе… Помню, показывали все чужеземцев — китайцев с длиннущими косами, турок с котелками на голове, а на тех котелках кисточки болтаются, нарядных мериканцев. А те мериканцы-то — народ белый, высокий и откормленный. Видать, богачество ихнее выставляли на вид, много всякого добра было с ними на большом пароходе.

— Бабушка, а этот самый Ванька-то, видать, был добрый человек? — спросила Вера. — Находил время развлекать вас.

— Хы, добрый, кумуха-черемуха! Чтоб ему на том свете черти задницу изжарили!.. Бывало, рыбу принимат — обманет, деньги выдаст — обсчитат. Такой был хват, каких мало. А перед тем как показать нам лизион, строго упредит: «Кто хочет смотреть — гони пятак».

Вторые сутки дует «ангара». Чтобы воспользоваться его силой, на «Красном поморе» подняли парус. И теперь «болиндеру» легче с помощью ветра толкать неуклюжий корпус катера, за которым тянутся на прицепе целых четыре больших сетовых лодки.

Ходовой омуль уже дошел до Баргузинской губы, и, по слухам, тамошние рыбаки «надсадились» от богатых уловов. Поэтому Батыев отправил навстречу несметным косякам рыбы своих лучших рыбаков, оставив на месте лишь закидные невода.

На второй день за «Красным помором» тянулась лишь лодка бригады Стрельцова, остальные покинули катер в пути, пытать рыбацкое счастье на своих излюбленных плесах. А Петра неудержимо тянуло в далекую Сосновскую губу, где он еще до армии рыбачил в неводной бригаде Петрована Богатых, который промышлял рыбу от Усть-Баргузинского рыбзавода.

Погуляв некоторое время в Баргузинском заливе, основная масса омуля огибает полуостров Святой Нос и к середине июля добирается до Сосновской губы. Рыбы приваливает к берегу так густо, что в губе вода кипит, как в котле. Вот тут и успевай добыть серебристого большеглазого красавца. Кто удалее да смекалистей, тот больше упромыслит, а кто тяжелый на подъем, тот может и с пустыми бочками вернуться домой.

Наконец «Красный помор» обогнул Сосновский мыс. Сидевшие на палубе рыбаки увидели в самом углу залива несколько домиков центральной усадьбы Баргузинского соболиного заповедника, а чуть поближе, у Красной речки, — рыбодел — небольшой деревянный сарай, в котором рыбаки солили добытую рыбу.

У рыбодела торчала лишь одна лодчонка, а остальные чернели на фоне желтых песков, за речкой Кудалды.