Михаил Жигжитов - От святого до горемыки

— Здравствуй, Токта-таха!

— Амар сайн, хубунчик! [19] Хубунчик — мальчик. — по-бурятски, но с монгольским акцентом ответила на приветствие парня, улыбнулась длинными черными глазами.

«Красивая чертовка, так бы и уплыл за нею на Ольхон!» — подумал Мишка.

— Токта-таха, откуда ты родом?

— А что?

— Говор у тебя не походит на наш, монгольский, что ли?

— Я издалека… Оттуда, где степи как это море.

— А как заблудилась к нам?

— Служил у нас на границе паренек с Ольхона и сманил мою сестрицу к себе на Байкал. А она у меня была и за отца и за мать, куда же мне деваться?

— Вот оно что. Наверно, боишься моря?

— А зачем бояться?

— Вот и молодчина!.. Скоро домой отчалите?

— Как старики скажут.

— Наверно, соскучилась по дому… по мужу.

— Как же! Муж и пятеро хубунчиков ждут.

— Охо! Такая молодая! — Мишка испуганно вылупил глаза и всплеснул по-бабьи руками. — Ой, да ты сдурела, девка!

Токта-таха, позабыв про свои чашки и ложки, хохочет, заливается тонким приятным смехом, словно ручеек таежный журчит.

Глядя на нее, расхохотался и Мишка.

— О, Токта-таха, ты, однако, медведя рассмешишь!

А тем временем чуть заметная ленивая зыбца подшутила над девчушкой, отнесла от берега чашки и ложки.

— Ой, уплыли! Спешат домой на Ольхон! — всплеснула тонкими гибкими руками.

— Сейчас достану, не волнуйся, Токта-таха!

Мишка забрел в воду и начал ловить посуду. Но на дне лежит рыбка листвяшка. Парень наступил на нее, и — бух! — брызги во все стороны.

Снова смех, заразительно веселый, звонко разносится по голубой лазури моря.

Наконец выбрался мокрый рыцарь и положил посуду к ногам девушки.

— Вот возьми свои черепки. Я побегу переоденусь.

— Беги, беги, мокрая лягушка!

На Мишку смотрят веселые темно-бархатные глаза, из которых льется удивительно мягкое сияние.

«Вот черт, таких глаз я еще не встречал!» — подумалось ему.

Отбежав, повернулся к девушке.

— Токта-таха, а вечером к тебе можно?

— Приходи! Ты забавный!

Вечером надо ставить сети, а тут, как назло, налетел «култук». Бесконечной цепью по морю бегут гребешки волн.

Мишка запомнил слова старого бурята: «На закате подует ветер». Удивился парень: «Как же старик узнал, ведь было так тихо, солнечно?.. Вот шаман-то где!..»

Яков Лисин, заменивший уехавшего на Покойники бригадира, поцарапал рыжую шевелюру, улыбнулся одними зеленоватыми глазами и довольным голосом сказал парням:

— Везет же бабникам! Все по кустам разбежитесь шуры-муры разводить.

— А ты, дядя Яша, куда?

— Обо мне какой разговор, по-стариковски буду давить постель. Вот вам-то грех не сбегать к девкам. Особенно Мишке… его-то цыганочка Патаха скоро снимется домой.

— Не Патаха, а Токта-таха, — поправил Мишка.

Буйный «култук», как и всегда, широко размахнулся и зацепил где-то на западе огромную отару «овец». Он гонит и гонит их в неведомые края, но они заупрямились, уткнулись твердолобые в величественные гольцы Бараг-хан-улы и его братьев, смешались в одну густую, темную тучу, опустились вниз и стали облизывать макушки высоких деревьев.

Порывы ветра захлебывались в тучах, словно в мокрой вате, и становились все мягче и мягче, а потом крупные капли дождя звонко забарабанили по зеленому покрову притихшего леса. Только где-то далеко-далеко в горах продолжала радостно стонать тайга, впитывая в себя благодатную влагу.

— Токта-таха, пойдем под это дерево, — Мишка потянул девушку под огромный кедр. — Здесь не промочит.

Тьма такая густая, что, кажется, можно хватать ее пригоршнями. Мишка и отчерпал бы ее, разгреб, развеял, чтоб перед близкой разлукой насмотреться на Токта-таху, но тьма бездонна, как и святое море. Да разве можно ради собственной прихоти посягать на ночной покров, под нанесем которого отдыхает все живое. Сыростью и прохладой наполнило тайгу, но все равно Мишке так приятно сидеть рядом с Токта-тахой, что он согласен оставаться в таком положении бесконечно долго.

— Знаешь, Токта-таха, давай будем дружить навсегда.

— Как это навсегда!

— Так… до старости… Чтоб рядом жить.

Вдруг недалеко раздались крики.

Мишка с Токтой насторожились, прислушались. Кто-то сердито бранился.

— Кажется, Вовка, — признал Мишка голос дружка и вскочил на ноги. За ним последовала Токта-таха и, схватив парня за руку, потянула его в сторону своего табора.

— Я боюсь драки.

Раздался слабый зов о помощи, его заглушили сердитые вскрики, и затем все смолкло. Мишка на ходу бросил:

— Убьют ведь друг друга! Жди! — и изо всех сил кинулся к дерущимся.

На бегу в кромешной темноте Мишка наскочил на какой-то твердый предмет, брошенный прямо на дорожке, больно стукнулся и, перекатившись через него, пластом вытянулся на траве; поднявшись и проклиная что-то темное, преградившее путь, стал ощупывать его.

«Бочка с рыбой! Кто же катил ее ночью-то? — подумал парень. — А-а, воришку сцапали!» — заключил он.

Вдруг над головой загрохотал гром, и на миг осветило яркой вспышкой все окрестности. Крупные капли дождя зашуршали в хвое деревьев, застучали по листьям и бодро побежали по тропинке.

Мишка вернулся к тому месту, где он оставил девушку, но ее там не было.

— Токта! — закричал он и прислушался, но ответа не последовало. Лишь где-то вдали тайга стонала от ветра, порывы которого стали доходить и до Сосновки.

— Токта! — громко раздается по тайге.

Мишка прибежал к табору. Все молчит. Уставшие за день неводчики спят непробудным сном. А дождь хлещет все пуще.

— Испугалась грозы… трусиха, — упрекнул парень девушку и пошел к себе.

Вот поравнялся он с тем местом, где лежала бочка, а ее уж там нет. «Куда-то укатили», — подумал он и пошагал дальше.

Недалеко от своей палатки он догнал человека.

— Эй, погоди! — окликнул он его.

— Надо, так догонишь, — буркнул знакомый голос.

— А-а, Вовка!.. Это ты ругался с кем-то?

— Гад Лисин украл бочку с омулями… Катил ее, чтоб загнать, а тут я шел от Дуськи…

— А бочка-то где?

— Закатил в кусты. Утром заставим его прикатить. Пусть при людях вернет на место…

Сегодня рыбаки блаженствуют. Спасибо «култуку», если бы не он, то на заре пришлось бы расставаться с теплой постелью, браться за холодные, тяжелые весла и грести к сетям. А кровавые мозоли на ладонях рук нестерпимо ноют, горят жарким огнем.

А тут спи да спи, не ожидая сердитых окриков бригадира.

Крепко спит Мишка и видит сон.

…Побелел, стал совсем седым Байкал. Вода, как в котле, кипит, бурлит, пенится. И кидает как щепку лодку-душегубку. На носовой шакше стоит на коленях вчерашний старый бурят и молится своему бурхану и шаманским божкам — «хозяевам» тайги и моря. Просит святых небожителей, чтоб его, старого обманщика, за неверное предсказание утопили они, а остальных рыбаков оставили в живых.