Виктор Эфер - Похитители разума

Сливинский при этих свиданиях был изысканно любезен, остроумен, но сдержан. Он умел говорить ей тонкие и изящные комплименты и иногда холодно уколоть, но всегда на нем лежала печать какой-то глубоко скрытой и непонятной ей грусти и отчужденности. Женской интуицией Магда угадывала, что хотя он и не оставался равнодушным к ней, но в его сердце симфония не звучала… А если звучала — то не она была дирижером.

Однажды вечером Мечислав очутился в домике, повитом плющом.

— Я послала за вами… Сегодня имею свободный вечер и мы можем продлить наш разговор отрывками… Кстати, примите ванну. Там лежит костюм, может быть, вам будет удобнее…

— Благодарю вас. Вы хотите мне доставить удовольствие и позволить хоть на минуту забыть, что я пленник…

— Я буду рада, если этим доставлю вам хоть маленькое удовольствие…

Сливинский с наслаждением брился, стоя по колени в горячей воде. Принял душ, одел легкий серый костюм, белый воротничок, галстух. Взглянув в зеркало, он едва улыбнулся…

Было приятно видеть себя снова человеком. Ему предстояло целый вечер чувствовать себя наполовину свободным. Как Магда устроила это, он не знал. Было достаточно факта.

Когда он закончил туалет и взялся за ручку двери, где-то в самом сердце отчетливо и больно, щемяще-жалостно прозвенело серебряным колокольчиком:

— «Лю… ци… на…».

— Уважаемый господин Линкерт! Препарат готов!

— О! Неужели?! — радостно воскликнул бывший посол, протягивая обе руки к сияющему холодной лунной улыбкой Боно Рито.

— Я назвал его: «S. U.-147».

— Почему вы избрали именно это название?

— Селекция унтерменш — дает две начальные буквы, 147 — количество предыдущих опытов. Конечно, — продолжал Боно Рито, — это еще не победа, но в общем ходе работ известный шаг вперед.

— Что же еще нужно?

— Закрепить, закрепить результат, господин Линкерт… Эта сыворотка уже подчиняется нам и мы можем регулировать ее действие, но закрепить желаемый «status quo» — увы, все еще бессильны… В зависимости от индивидуума продолжительность идеального состояния может варьировать. Таким образом, довлеет элемент случайности, от нас не зависящий.

Опыты на человеческом материале дали известные результаты. Могу сегодня продемонстрировать кое-что.

— О, мой любимый профессор! Это я посмотрю охотнее, чем спектакль столичного театра, к слову — спектакли теперь стали совершенно невозможны.

Высокий гость и Боно Рито направились пешком к опутанному стальной колючей паутиной лагерю. На поляне среди густого, непроходимого, молодого ельника, одетые в полосатую, серую с синим, равняющую униформу, молчаливые, как механизмы, люди переносили кирпич и складывали в аккуратные штабели. Мрачные и бесстрастные рабочие, будто живые истуканы со скуластыми славянскими, иудейскими, кавказскими и монгольскими лицами.

— Здесь представители нескольких народностей и рас. Почему вы решили экспериментировать с таким интернационалом? — спросил Линкерт.

— Я заведомо собрал представителей разных рас и народов, проверить, существует ли национальный иммунитет против наших прививок?

— Это интересно, — оживился гость, — вы проницательный и чрезвычайно интенсивный ученый и предугадываете всевозможные варианты.

— Мы должны предусмотреть все и избежать неожиданностей в экспериментальных работах.

— О, да! Конечно, конечно, — согласился гость.

Кирпич перенесен. Люди тщательно подмели опустевшую площадку и убрали мусор.

Потом Бредель организовал переноску кирпича обратно. Сам показал одному из рабочих процесс, потом все остальные поплелись за ним.

Боно Рита, подозвав Бределя, спросил:

— Как они работают?

— Прекрасно. Я еще никогда не видел таких исполнительных и нетребовательных рабочих; они как волы. Брюквенный суп и иногда легкий удар плетью делают их проворными и послушными. За перевыполнение работы, согласно вашему приказу, они иногда получают в виде премии ломоть хлеба.

— Интересуются ли они чем-либо, кроме еды? Не высказывают ли какие-либо вредные мысли или идеи? — спросил Линкерт, подняв палец с изумрудным перстнем.

— О, нет! По-моему, они совершенно ни о чем не могут думать.

— Вы уверенны?

— Яволь! — щелкнул каблуками, отдавая честь, Бредель и удалился.

— На них не производит никакого впечатления любая новость, но они способны, как звери, подраться из-за остатков брюквенного супа. Высший идеал этих животных — чем угодно набить свой желудок. Голод является могучим двигателем. Хотя, повторяю, все же это еще не совсем то, что нам нужно — это пока полуфабрикаты настоящих живых роботов.

— Не замечали ли вы за ними попыток к сопротивлению или к побегу?

— Нет. Все спокойно, господин Линкерт.

Боно Рито подозвал одного из рабочих. Крупная цифра виднелась на его обычной, полосатой форме.

— Как тебя зовут?

— 372.

— Откуда ты родом?

— Я родился на фирме Рито.

— Есть хочешь?

При воспоминании о еде отдаленный, еле заметный луч потухающей памяти на мгновенье оживил это страшное лицо человека с похищенным разумом…

Гость и ученый остановились на опушке елового бора.

— Прекрасно! Я не ожидал увидеть такие поразительные результаты. Их мышление полностью как бы оскоплено или стерилизовано.

— Вы, господин посол, очень проницательны. Я действительно попытался стерилизовать их ум. Результаты получены. Скоро я надеюсь передать вам идеальный, эталонный тип модерного раба XX века — живого робота.

— О! Наконец мои труды тоже увенчаются успехом! — радостно воскликнул Линкерт. — Продолжайте ваш доклад.

— Производство их будет стоить гораздо дешевле, чем производство утопических механических роботов. Стоимость прививки — всего несколько марок. А сырья — побежденных иностранцев — для нас хватит.

— Ха-ха-ха! — загрохотал бас Линкерта. — Это изумительно! Ха-ха-ха!

Раб, согнувшись в три погибели, нес на спине горку кирпича. Он услышал обрывок разговора о нем, о всех них. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя внутри его сознания разыгралась целая буря. Кирпичи упали, рассыпались, но повернувшийся спиною японец ничего не заметил.

— Рожденного на просторе и летающего в облаках — ползать ты не заставишь, — подумал Мечислав Сливинский.

Они удалились, и вскоре высокий гость, в обществе Боно Рито и доктора Кребса, сидел в уютной столовой японца. Лакей наливал душистый коньяк из ограбленных французских подвалов.

Бывший посол любил поесть. Еда была идеалом его рыхлого обрюзгшего и обвисшего тела. Боно Рито знал эту слабость своего прямого, могущественного шефа и позаботился о роскошном обеде.

Гость подслеповатыми, маслянистыми глазами осматривал стол.