А Чжимбэ - Сокровища Мельк-Тауза

— Ты — шейх Юсуф?.. — злой шопот срывался с тонких и сухих губ старухи. — Пусть все несчастья мира упадут на твою голову!

— Что сделал я тебе злого?.. — в недоумении спросил шейх Юсуф.

— Что сделал ты Га-усо, то сделал и мне!.. — злобно выкрикнула кабана. — Я — мать его. За что ты погубил моего сына?

— Он нарушил заветы шейха Адэ… Он, мирид, похитил дочь шейха и хотел жениться на ней!.. — растерянно стал оправдываться шейх Юсуф.

— Он нарушил святые заветы — и вы погубили его, а когда вы нарушаете их, то вам нельзя и сказать об этом? Будьте прокляты вы!.. Уходи отсюда, окаянный, или я разобью этот светильник о твою голову и выдеру твои волчьи глаза.

Лицо старухи исказилось от гнева, на губах выступила пена, а плошка с небольшим язычком пламени прыгала в дрожащей руке. Рука не удержала плошку; она упала на утоптанный земляной пол и потухла. Старуха кинулась на шейха и стала душить его. Юсуф без особого труда освободился от цепких костлявых рук и со злобой отшвырнул от себя обезумевшую прислужницу храма. Она ударилась о стену, глухо охнула и упала на пол.

Юсуф вышел из пристройки, а вслед ему неслись дикие выкрики, проклятья и зловещий смех.

Шейх был ошеломлен и растерян. Что означает поведение кабаны?.. Кто говорил ее устами — сердце матери или гнев Мельк-Тауза?

Он вышел из кольца окружающих храм Адэ огней и направился к своему жилью.

От костра к костру бродил в темноте фарраш. В руках у него была глиняная ваза, а в ней — небольшой светиль- ничек, зажженный от огня у великой могилы. Фарраш разносил среди паломников святой огонь и предлагал каждому коснуться этого огня и очиститься.

Паломники грели над огнем руки. Движения рук походили на те, какие проделываются при умывании. Со стороны казалось, что люди моют свои грязные руки в незримых струях, подымающихся от огня, но не только руки очищали паломники над огнем. Они старались вдохнуть в себя священное пламя и, обжигая носы, втягивали в легкие удушливую копоть светильника.

Руки фарраша торопливо принимали щедро сыпавшиеся гроши, и сердце его переполнялось сознанием значительности и важности исполняемого им дела. Приблизился фар- раш и к шейху Юсуфу, но тот отвернулся от святого огня и торопливо исчез в темноте.

Наступил последний день праздника.

Прибыл эмир, окружённый свитой кавалов. Под восторженные крики истомившегося от праздности народа он проследовал в храм.

Паломники жадной толпой окружили храм и зорко следили за каждой мелочью, за каждым движением священнослужителей. Сегодня должны были быть выполнены главнейшие праздничные церемонии. Служители храма, от высших до самых низших и ничтожных, имели глубокомысленный и удрученный вид. Они суетливо метались во все стороны, были озабочены и как будто не находили себе места. Ко двору храма пригнали четырех баранов. Их гнали пастухи, кочаки, кавалы, факиры и даже несколько шейхов. Свита, сопровождавшая баранов, была пышнее и многочисленнее свиты эмира. Но это были жертвенные, а не простые бараны, и толпа паломников, метнувшись к животным, стала помогать погонщикам. Перепуганные бараны, вскидывая тяжелые курдюки, бросились бежать, а следом за ними бежали дико оравшие и вопившие люди.

Баранов загнали во двор. Теперь их надо было резать, обдирать и варить. Каждый паломник видел, как режут баранов и резал их сам, но зарезанные ими бараны были обыкновенными баранами, а эти были жертвенными, и резали их в необычном месте. Толпа богомольцев кинулась к забору. Паломники давили друг друга, дрались и лезли к щелям. Во дворе храма бараны были окружены густой толпой кочаков, факиров и кавалов, и паломники видели только спины этих людей.

Бараны были зарезаны и освежеваны. Мясо изрезано на маленькие куски и свалено в большие котлы. Желающих позаботиться о кострах под котлами нашлось больше, чем нужно. Каждый тащил к котлам дрова. Дров набралось столько, что на них можно было бы сварить несколько слонов. Из принесенных дров были выбраны самые лучшие и сухие поленья. Котлы понемногу начинали закипать, и аромат вареного мяса распространился по воздуху, щекоча обоняние и раздражая аппетит. Семь дней люди не ели горячей пищи, и варево из баранины, приготовленное наспех, казалось им небывало вкусным.

Сваренное мясо выложили на блюда и понесли в храм. Главный шейх, нервничая и торопливо шепча молитвы, благословил мясо.

Эмир первый выбрал наиболее лакомый кусок и съел его. Вслед за ним жадно протянул руку и главный шейх. Затем потянулись за кусками мяса шейхи, пиры, факиры, кава- лы, кочаки. Каждый старался захватить кусок побольше и повкуснее и поскорее уничтожить его.

Из храма духовенство направилось к народу. Кавалы неистово били в барабаны, дули во всю мощь легких в бамбуковые флейты.

Оглушающий шум несся из храма. Он был так силен, что, казалось, производили его не люди, а пришедшие в исступление силы природы.

Толпа была ошеломлена. Она притихла и испуганно смотрела на приближающихся людей.

Адский шум и грохот сразу оборвались. Их сменил неистовый призывный крик:

— Глилаон!.. Глилаон!.. Глилаон!.. [14] Г л и л а о н — откройся нам! (Прим. ред.).

Это вопили эмир и все шейхи. Они взывали к Мельк- Таузу, и просили его открыться своим последователям.

Мельк-Тауз не услышал призывного крика и не открылся. Тогда эмир взял кусочек мяса и медленно съел его.

Кочаки и кавалы дали десять залпов, наполнив воздух треском, дымом и пороховым запахом.

Блюда с бараниной врезались в толпу с паломниками, Около каждого блюда — давка и крики. Каждый стремился вкусить святого мяса, но кочаки и кавалы не дают мяса даром. Его может получить только тот, кто заплатит.

Вот мясо распродано. Вместо мяса на испачканных салом блюдах сверкали деньги. Их отнесли в храм.

Народ удалился от храма, так как теперь в храме совершается великое священнодействие.

Из помещения, напоминающего шкаф, извлечены медные синджаки. Факиры бережно взяли их и омыли в холодной воде источника «Зем-зем». Один из медных павлинов обряжен был в шелковое платье.

Отхлынувшая от храма толпа паломников вернулась вновь.

Вновь раскрылись двери храма, и чрез них вышел эмир и шейхи. Впереди шли кавалы. Они в божественном исступлении плясали, прыгали, пели. Их прыжкам могли бы позавидовать дикие козы. Пляска их была полна неистов

ства, а пение способно было оглушить. Восторг беснующихся людей передался паломникам.

Вот он явился нам.

Он светлее солнца,

Он ярче звезд.

Пляшите и радуйтесь все! —

— кричит первый кавал и показывает, как надо плясать и петь. Он не жалеет сил. Он кричит так, что его слышно за пределами лощины. Кавал в своем усердии старается перещеголять остальных и струйки пота ползут по его лицу, смывают грязь и проводят линии на загорелой коже.