Михаил Первухин - Колыбель человечества

Километрах в тридцати от этого места нам посчастливилось выследить и уложить ударами прикладов парочку моржей. Не очень вкусная штука мясо моржа. Но мы на это дело смотрели, как на большую удачу: опять оказались пополненными наши припасы, опять саночки стали точно так же тяжелы, как в день ухода от «детей света».

А тем временем вокруг нас совершалось великое таинство природы: приближалась полярная весна.

Реже и реже становились железные холода. Правда, иногда срывалась метель и плясала вокруг нас в сумбурной пляске, и выла, и стонала. Но у ведьмы-вьюги уже не было той силы, как раньше. А, главное, все длительнее становились промежутки, когда белел край горизонта на востоке. Близился ясно момент, когда мы, наконец, увидим солн-це и его живительные лучи отогреют душу.

Так прошли последующие дни странствования.

Даже наш Падди как будто избавился от угнетавшего его страха и начал подсмеиваться над самим собой, толковать, что это он попросту паясничал. Никогда, ни разу будто бы он не видел никаких призраков. Призраки — вздор, чепуха.

Просто-напросто ему хотелось посмотреть, какое впечатление его россказни о Тиме Фиц-Руперте произведут на нас. И больше ничего.

Припадки? Какие припадки? Да неужели же кто-нибудь был так глуп, что хоть на минуту поверил этим припадкам?

Просто он, Падди, ради шутки кривлялся.

Видел, как подвергаются подобным припадкам женщины эскимосов, и подражал им. Правда, ловко? Но, разумеется, это была простая глупая шутка.

Однако на девятый или на десятый день нашего странствования, хорошо не припомню, Падди запел иную песню. Дело в том, что он опять увидел призрак Тима, опять подвергся припадку. А когда очнулся, то сказал упавшим голосом:

— Нет, братцы, видно, мне не суждено добраться до христианских краев. Чувствую, идет моя смертушка. Пора расплачиваться за все. Вы-то переживете…

— Не болтай пустяков! — оборвал его Макс. — Кто может поручиться, что спасется? Вон сегодня только во льду образовалась колоссальная трещина, секунду спустя после того, как мы протащили через это место сани. Если бы на секунду раньше треснул лед, мы все ринулись бы в зияющую бездну. Каждый из нас — на волоске от смерти, и ты имеешь на спасете столько же шансов, как я, как Энни, как Нед.

— Нет, нет, братцы! — со слезами на глазах говорил ирландец. — Не утешайте. Вы, может быть, погибнете, может быть, и спасетесь. Мне же нету спасения. Приходится расплачиваться за то, что я сделал. Ведь Тима-то Фиц-Рупер-та и его женку я прикончил. Да еще как? Предательски, как зверь! За это и прокляло Небо меня, за это и посылает оно на меня гибель. Ведь я пришел в блокгауз Тима, как гость. Я ел данный мне Тимом хлеб, я спал под одной кровлей. Я притворялся другом им обоим. А потом выждал удобный момент и… Эх, пропадай все! Есть на небе Судия. Что же поделаешь!

— Не нюнить! Бодрись!

— Нет толку бодриться! — уныло ответил Падди. — Все равно, бодрись не бодрись, а завтра придется давать ответ за все, что я набедокурил. Так сказал мне сегодня Тим. Вот увидите!

— Прост, у тебя нервы шалят. Галлюцинации! — сказал Макс.

— Нервы? Откуда это у меня нервы? — удивился Падди.

— Галлюцинации? Это какая-то французская штука, а я — ирландец… Но завтра не за горами…

Утром следующего дня мы опять тронулись в путь. Падди угрюмо молчал и тянул безучастно лямку саночек, не глядя на нас.

Часа два спустя, по льду мы добрались до целого архипелага маленьких островков, словно рассыпанных кем-то, который нес их куда-нибудь да, пролетая над морем, вывернул карманы. Что это за острова, сказать вам я не могу. Знаю только, что эскимосы называют их очень длинным и сложным именем:

— Камни среди льдов, где живет «Гора мяса».

Что это за штука, я объясню несколько ниже.

На одном из этих островков мы сделали привал на полчаса. И вот тут-то началось это: отойдя в сторону от того места, где сидели около саночек мои товарищи, я по охотничьей привычке обратил внимание на странные следы на снегу, несколько в стороне от направления, по которому шли мы; я стоял на верхушке холма, и мне было ясно видно, что какое-то животное этой ночью, когда мы спали, проходило мимо нас по ледяным полям. Должно быть, оно было огромного размера, если судить по оставленным следам: каждый след — это была яма той или иной глубины, но каждая имела в диаметре два с половиной или три фута. И по всем признакам ножки малютки, делавшие в снегу такие дырки, несли тело непомерной тяжести, потому что иные ямы доходили до самой поверхности льда.

Заинтересовавшись этим странным явлением и ломая себе голову в раздумье, какое из знакомых мне животных может обладать такими чудовищно толстыми ногами, я тщательно обследовал один из следов и обнаружил на снегу прядь волос. Волосы эти были рыжевато-серого оттенка, длиной больше фута каждый, жесткие и грубые. Я знаю шерсть медведя, оленей, лосей, наконец, мускусного быка, не говоря уже о шерсти куниц, выдр, бобров, соболей и прочей мелочи. Но то, что я теперь держал в руках, не походило ни на что мне знакомое.

Дивясь, я окликнул Макса: хоть он и любить швырять учеными словечками и дурачить людей, которых считает глупее себя, рассказывая небылицы, но, скажу по совести, ведь и он отличный охотник и хороший товарищ. В данном случае я предпочитал иметь дело с ним, а не с Падди, которого я считал порядком-таки свихнувшимся из-за этого дурацкого призрака.

— Что тебе, Нед? — откликнулся Макс Грубер.

— Да иди сюда! Есть дело!

Он спустился следом за мной со скалы. За ним, как всегда, шла Энни, которая не покидала его ни на мгновение. Посмотрев на указанные мною странные следы, Макс нахмурился.

— Ничего не понимаю! — сказал он. — Если бы такой след я увидел где-нибудь в Африке или Азии, я сказал бы: здесь прошел огромный слои. Но в области вечных льдов… Нет, это что-то не то. Энни! Посмотри еще ты.

Девушка принялась осматривать снег и лед.

Потом она вскрикнула:

— Гора мяса!

— Что такое? — резко повернулся к ней Макс.

Торопясь и сбиваясь, она рассказала, что эскимосы племени «Сурка» несколько лет тому назад летом открыли на оттаявшем берегу островов у Баффиновой земли огромное животное. У этого животного было «два хвоста»: один покрытый волосами сзади, другой вместо носа, голый. И были огромные клыки, загнувшиеся кверху.

— Мамонт! — воскликнуть Макс.

— Племя, больше ста человек, ело мясо мертвого гиганта почти месяц, и все же еще оставалось много. На следующий год, когда эскимосы вернулись к этому месту, они не нашли уже туши найденного животного, которое они называют «горою мяса»: подмытый водами берег обвалился и засыпал тушу.