Георгий Кубанский - «На суше и на море» 1962

Домнушка вошла в матросский салон, окинула внимательным и чуть настороженным взглядом длинные столы с поднятыми по краям штормовыми бортиками. На тюфяках, брошенных на полу, лежали матросы. Несколько человек сидели, опираясь спинами о стену — так меньше трепала качка. За тонкой стеной бушевало море, но в салоне было тихо. Разве застонет кто от нестерпимой боли или сорвется крепкое матросское проклятие.

Неубранный салон с затоптанным полом, замызганные столы с объедками совсем не подходили для перевязок. Домнушка сбросила рукавицы и плащ, сняла желтую проолифенную куртку и такие же брюки. Привычным движением подсучила рукава и принялась разминать красные иззябшие пальцы. Желая объяснить выжидающе посматривающим на нее людям, зачем она пришла, Домнушка похлопала ладонью по сумке с красным крестом, потом показала рукой на стол с остатками еды и брезгливо поморщилась.

Один из матросов подскочил с пола, понимающе закивал головой и выбежал из салона. Пока Домнушка готовила перевязочные средства и шины, матрос вернулся с товарищем — курносым белобрысым парнем. Оживленно переговариваясь между собой, они набрали в таз воды из бака, проворно вымыли стол, накрыли его чистой простыней и принялись протирать швабрами пол.

Пока матросы готовили место для перевязки, Домнушка успела бегло осмотреть пострадавших. Их было меньше, чем показалось на первый взгляд: четверо с ранениями и ушибами и двое обмороженных. Остальные были здоровы. Отдыхать в каютах было жутко, а потому они прихватили свои тюфяки и перебрались в салон.

Первым Домнушка осмотрела матроса с поврежденным бедром. Прощупывая через одежду распухшее твердое бедро, она не могла избавиться от мысли: удастся ли наложить шину в таких условиях?

На наклонном качающемся столе даже срезать одежду с пострадавшего оказалось нелегко.

Пока пароход стремительно валился налево, Домнушка вместе с добровольными помощниками придерживала пострадавшего на столе. А когда «Гертруда» медленно выравнивалась и замирала, словно в ожидании нового удара, Домнушка быстро резала ножницами грубую ткань робы. Матрос лежал, прикусив сухие серые губы. Порой выдержки у него не хватало. Из запекшегося рта вырывался хриплый звук — не то вздох, не то стон.

«Как же я тебя ворочать стану, бедолага ты? — думала Домнушка, сбрасывая со стола куски срезанных брюк. — Толкнет качка под руку… Это что же будет?»

И как бы отвечая ей, судно тряхнуло от носа к корме. Матрос вытянулся на столе, заскрипел зубами и напрягся всем телом. Ноги его в полосатых носках мелко тряслись.

Пришлось дать ему несколько успокоиться. Да и самой Домнушке надо было внимательнее осмотреть перелом, подумать, как наложить шину.

Матрос повернул к ней бледное лицо в крупных каплях пота и хрипло спросил что-то.

— Не понимаю, дружок, — покачала головой Домнушка.

На лице у нее было столько искреннего огорчения, что матрос понял его по-своему и заговорил, горячо, срывающимся от боли голосом.

— Ну, право же, не понимаю! — растерянно повторила Домнушка. — Об чем ты, родной, толкуешь мне?

Курносый матрос со шваброй подошел к ней.

— Митчелл спрашивает: нас не бросят в этой мышеловке? — перевел он. — Не забудут тут?

Домнушка оторвалась от шины и удивленно посмотрела на курносого.

— Я русский, — пояснил он. — Зовут меня Тихоном, а по-ихнему Томом. Родился я в Канаде. Потом заскучал дома, не поладил с отцом и ушел в море. Из духоборов мы.

И он снова повторил вопрос Митчелла.

— Передай ему…

На лбу Домнушки сбежались тонкие частые морщинки. Она понимала, что отвечает не только Митчеллу, Тихону-Тому, по и всем, кто ждал в салоне помощи. Хотелось ответить как можно убедительнее, развеять оскорбительные опасения, что рыбаки могут бросить или даже забыть в салоне раненых и обмороженных. Конечно, Домнушка понимала, что нельзя требовать от беспомощных людей рассудительности. К тому же все они моряки и знают, что переправить их в такой шторм на траулер почти невозможно.

— Передай ему так… — Домнушка оглянулась. Со всех сторон на нее смотрели внимательные, ожидающие глаза. — Мы пришли к вам на выручку. И уж если придется снимать людей, так первыми мы заберем раненых и обмороженных. Вот так!

Матросы поняли ответ Домнушки, прежде чем Тихон-Том успел ого перевести. Широкое доброе лицо и взволнованный грудной голос женщины сказали им больше, чем слова. В салоне видели, в каком виде вошла она сюда. На скамье лежал ее мокрый дождевик, рукавицы, проолифепная желтая куртка и брюки. Матросы понимали, с каким трудом и риском добралась смелая женщина до «Гертруды». Такой нельзя не поверить.

— А теперь, — закончила Домнушка, — будьте молодцами. Потерпите, пока я с этим парнем справлюсь. Ему, бедолаге, досталось.

Добровольные помощники помогли ей перенести стонущего Митчелла со стола на тюфяк, лежащий на полу и покрытый чистой простыней; наложить шину на столе нечего было и думать. Сейчас Домнушка не видела ничего, кроме распухшего твердого бедра. Помощники ее придерживали потерявшего сознание Митчелла на наклонной раскачивающейся палубе, пока Домнушка с неожиданной даже для нее самой ловкостью накладывала шину и закрепляла се бинтами.

Отвлек Домнушку от Митчелла шум за спиной. В салон вбежал коренастый пожилой матрос с толстым красным лицом и приплюснутым носом. Рыжие волосы его беспорядочно падали на низкий морщинистый лоб. Размахивая тяжелыми руками, он хрипло кричал что-то, повторяя одно и то же слово.

— Уберите его! — бросила, не оборачиваясь, Домнушка.

Тихон-Том схватил рыжего за плечо и рывком завернул его к двери. Рыжий упирался, кричал что-то, обращаясь к улыбающимся матросам. А когда Тихон-Том с помощью подоспевшего товарища все же вытолкнул его из салона, тот принялся дубасить в дверь с такой силой — филенки затряслись в пазах. Пришлось выйти из салона и угомонить буяна.

Скоро Тихон-Том вернулся в салон и занял свое место, возле раненого.

— Чего он разгулялся? — спросила Домнушка, закрепляя бинтом шину.

— Пьяница! — Махнул рукой Тихон-Том. — Струсил и кричит. Он не только пьяница, но еще и дурачок. Над ним вся команда потешается. Так и зовут его: Майкл-Попугай, Майкл-Дурачина, Майкл-Дубовая Голова.

Он заметил, что Домнушка не слушает его, и замолк.

Домнушке было не до разговоров. Последние годы вся ее практика на траулере сводилась к перевязкам. Наколет рыбак руку о ядовитый плавник морского окуня или порежет, обрабатывая рыбу, и бежит к ней. Здесь — иное дело. Особенно смущали Домнушку ушибы. Темное дело эти ушибы! Разве поймешь по внешнему виду ушибленного, насколько серьезно он пострадал? Тут и врач-то по сразу разберется! А Домнушке приходилось оказывать помощь наспех, не размышляя…