Коллектив авторов - Интервью о морском змее

— Жаль, что он там не остается.

— Конечно, жаль… Зверь, а не змей. Я оговорился не случайно. Зоолог считает пририсованные на уровне воды плечи более чем вероятными. Иначе шея с головой не могла бы так высоко торчать, не стояла бы под таким крутым углом. Следовательно, получается зверь с туловищем и длинной змеевидной шеей. Может быть, вроде плезиозавра. Слепой, потом у что в его глубоководной жизни зрение все равно не нужно.

Я долго вспоминал и наконец вспомнил:

— Кто-то из вас начитался Киплинга, — ты или твой зоолог. Как раз у Киплинга [3] …Как раз у Киплинга морские змеи сделаны плезиозаврами и слепыми, выбрасываются на поверхность каким-то подводным вулканом и сразу же дохнут — Речь идет о рассказе Р. Киплинга «А Matter of Fact» (1892). морские змеи сделаны плезиозаврами и слепыми, выбрасываются на поверхность каким-то подводным вулканом и сразу же дохнут.

— Правильно… Но заметь: таким же изображен змей и у де-Вэр Стэкпула [4] …де-Вэр Стэкпула — Генри Де Вер Стэкпул (1863–1951) — плодовитый ирландский автор, писавший приключенческие романы, триллеры, детективы, фантастические и научно-фантастические произведения. Наибольший успех выпал на долю его неоднократно экранизированной кн. «Голубая лагуна» (1908). Более 40 лет Стэкпул прослужил судовым врачом и отлично знал природу и нравы туземцев на островах южной части Тихого океана, которые часто описывал в своих книгах. Перевод его рассказа о морском змее «Из глубины глубин» был опубликован в журн. Всемирный следопыт в 1926 г. (см. нашу антологию «Пещера чудовищ», 2013). .

— Что же это доказывает?

Он пожимает плечами:

— Ничего особенного. Просто то, что английские писатели обычно знают свой материал.

Читатель, не прими моего друга — старого моряка за вымышленное лицо. Он существует в действительности и живет в Ленинграде, на улице Некрасова. За все сведения о морском змее отвечает он, а не я.

«Когда автор рассказывает истину, ему не следует превращать свой рассказ в игрушку с сюрпризами».

— Фрак! Фрак! Иначе я вас не впущу, мистер Уолш. Ведь вы в Европе! Впрочем, вы можете надеть и смокинг…

Когда стихли эти насмешливые восклицания, я расслышал ответное бормотание, в котором было скрыто, — мне так показалось, — смущение и послушание еще не совсем прирученного зверя. Слов я не разобрал, но произнесены они были по-русски с сильной американской акцентацией.

Немного погодя, в купе протиснулась массивная фигура моего спутника по дороге Москва-Берлин. Я уже знал, что фамилия его Уолш, что зовут его Чарли, что он мультимиллионер и что он влюблен.

Уолш виновато взглянул на меня и, протянув могучую руку к вагонной сетке, снял с нее большой саквояж черной лакированной кожи, обвитый ремнями, и так снял, словно в нем ничего не было.

Раскрывая его, он чуть покраснел. Лицо его изображало досаду.

— Очень капризная дама, сэр, — словно извиняясь, сказал он, глядя как-то вбок своими голубыми выпуклыми глазами… И замолчал, роясь в вещах.

— Вы говорите про нашу соседку? — спросил я скорее для того, чтобы продолжить разговор, — я почувствовал к Уолшу симпатию в первый же момент нашего недавнего знакомства, — чем заинтересовавшись происшествием, которое ввергло американца в такое смущение.

— Про нее… — ответил он, чуть вздохнув.

— Вы давно ее знаете?

— О, да! Девять недель.

На мой вопросительный взгляд Уолш добавил без всякого недовольства:

— Самому умному человеку достаточно и одной недели знакомства с ней, чтобы безнадежно поглупеть на всю жизнь.

— Любовь?.. — задал я вопрос, стараясь вежливостью тона сгладить всю его неловкость.

— Хуже, — ответил он мрачно, разглядывая вынутый из саквояжа фрак, слегка крутившийся на его поднятом пальце, похожем на кран грузоподъемника.

Я сразу не понял, что он хотел этим сказать и замолчал, задумавшись о том, что может быть для мужчины хуже, чем любовь к капризной женщине?

— В ее глазах всегда холод… — сказал он тихо.

Эти слова вывели меня из задумчивости. Я утешил его мало подходящей к случаю сентенцией.

— Глаза — зеркала, в них только чужие отражения..

— Простите, сэр. Я должен буду переодеться.

Я покосился на человека, раздраженным тоном извинявшегося за то, что он должен был снять удобный дорожный костюм и надеть фрак в совершенно неурочное время, в совершенно неподходящем месте, и занялся чтением.

Но вы знаете, что такое купленный наспех для вагонного чтения роман. Из него все время выпадали плохо сброшюрованные листы, — в конце концов все они перемешались, и я окончательно потерял нить повествования. Я отложил роман в сторону и взялся за книжку своего любимого литературно-художественного журнала «Красное северное сияние», в котором на этот раз меня заинтересовала статья «О ловле сельди по мурманскому способу». К сожалению, я слишком поздно обратил внимание на стихи Джиги Клеточкина, сурово призывавшего

Я послушался поэта, и взгляд мой снова упал на Уолша.

Было время, когда я вращался в хорошем обществе и вполне усвоил то, что подразумевается под «хорошей манерой» человека, конечно, не смешивая ее с так называемыми «хорошими манерами». Да. Я-то уж знаю, что это не одно и то же. Поэтому я был крайне удивлен, увидев среди бела дня человека безусловно хорошей манеры, нарушившего все законы хороших манер: мистер Уолш стоял передо мной в светло-серых брюках в полоску, срезанном белом жилете и фраке. Я давно не видал фрака, но сразу же понял всю фальшь такого туалета.

— Он плохо кончил, когда разорился, — проговорил вдруг Уолш.

Я сделал вопросительное лицо.

— Я говорю про молодого Блистона. Он был моим давнишним другом, даже компаньоном одно время… Впоследствии, когда его дела стали совсем плохи, он поступил к Силли — лучшему портному Нью-Йорка, чтобы шить без подчеркнутости. Он знал в этом толк, и Силли это оценил.

— Без подчеркнутости? — переспросил я.

— О, европейское влияние заметно в Соединенных Штатах прежде всего в области туалета. Не только американки, но ни один уважающий себя американец не станет оригинальничать в этом вопросе.

— Однако! — невольно вырвалось у меня при виде его удивительного простодушия, — вы сами-то, по видимому, предпочитаете законодательствовать, а не подчиняться традиции?