Джоан Друэтт - Остров затерянных душ

Это требовало от подчиненных Масгрейва многих усилий. Тем не менее, когда они с Райналем обсуждали предстоящее дело, француз выказал уверенность, что сможет смонтировать блоки и цепи, а остальные, узнав о возможности ремонта шхуны, чтобы дойти на ней до Новой Зеландии, проявили готовность приступить к нему безотлагательно. Первым делом нужно было убрать все камни на том участке дна, куда судно должно будет перевалиться, и это значило, что им придется дожидаться потепления. Однако мужчины настолько воодушевились, что, несмотря на внезапную перемену погоды, которая принесла обильный снегопад и метель, длившуюся восемнадцать часов подряд, едва дождались ее окончания, чтобы взяться за дело.

После нескольких дней работы по пояс в ледяной воде они расчистили дно от самых крупных камней там, куда должна была упасть шхуна. Следующий этап состоял в том, чтобы облегчить «Графтон», насколько это возможно. В каюте и трюме уже ничего не осталось, но предстояло вынуть весь балласт, блок за блоком, а между тем температура воздуха была на три градуса ниже точки замерзания. Управившись и с этим, они изо всех сил принялись откачивать воду из трюма, но задача оказалась невыполнимой, так как вода тут же снова быстро вливалась в трюм. То был очень скверный признак, но они продолжали, «не теряя упорства и присутствия духа», как отмечает Масгрейв с некоторым сомнением, поскольку уже начинал подозревать, что вселил в своих подчиненных ложную надежду.

В итоге, с большими трудностями перевернув шхуну на другой бок, они обнаружили, что их изрядные усилия были напрасны. Подтвердились самые худшие опасения Масгрейва. Открывшийся борт оказался буквально изрешечен пробоинами, а обшивка была полностью разворочена и изломана от ахтерштевня до грот-вант посередине корпуса. Починить ее не представлялось возможным, поэтому они вытравили трос, и шхуна перевалилась в свое первоначальное положение.

Пожалуй, признавал Масгрейв, он поступил неправильно, дав людям надежду, ведь ее крах их страшно расстроил. Что касается его самого, то это разочарование спровоцировало очередной приступ глубокой депрессии, которая усугублялась еще и тем, что наступил сентябрь, а значит, минуло уже восемь мучительных месяцев с тех пор, как они были выброшены на берег. «Как же медленно они тянулись и с какими душевными страданиями я их пережил, – признается Масгрейв, – описать это невозможно».

С приходом весеннего равноденствия погода стала хуже, чем когда-либо прежде. Ветер, снегопады, ливни были так сильны, что, по словам капитана, «лучше было не выходить за дверь без крайней необходимости». Впрочем, иногда нужда заставляла их вступать в борьбу с природной стихией, чтобы добыть себе пищу, и, если им удавалось убить тюленей, а это всегда были беременные самки, им приходилось нести мясо на себе, так как море было слишком неспокойным, чтобы выходить в лодке.

Затем, к ужасу всех пятерых, морские львы снова исчезли. Их не было в лесу, не стало их и на берегу, они не плавали в воде. Создавалось впечатление, что все они отправились на другие земли, чтобы там собираться и размножаться.

Мясо тюленей, которое они солили, сушили и коптили, теперь должно было бы их выручить, но, как раздраженно отмечает Масгрейв, его практически невозможно было есть. Когда был выбор между корневищами сахарника, которые ему уже надоели до отвращения, и копченым мясом, он выбирал коренья.

«Мы ослабли и плохо себя чувствуем, – констатирует Райналь, как никто другой горячо ненавидевший «неудобоваримое растение». – Наше положение становится все более и более критическим».

Особо переживал Масгрейв за своих подчиненных. Они никогда не жаловались, пишет он, хотя им «приходилось грести, сидя в лодке под дождем и ветром, с утра до ночи, и в итоге они получали так мало, что едва хватало для поддержания жизни».

В своем журнале 21 сентября, в среду, он пишет об особенно неудачной охоте, когда их положение было настолько бедственным, что им пришлось выйти в море, несмотря на то что небо предвещало близкий шторм. Налетевший ветер с дождем и градом застал их в восьми милях от Эпигуайтта, вынудив разбить лагерь на берегу.

К полуночи стало так холодно, что оставаться там было подобно самоубийству, поэтому они снова спустили лодку на воду «и вернулись домой около двух часов ночи во вторник, насквозь мокрые и чуть ли не до смерти замерзшие», не добыв ничего, что оправдало бы их лишения. В конце своей записи Масгрейв отмечает без комментариев: «Сегодня десятилетний юбилей моей женитьбы».

На этот раз он умолчал о своих горьких страданиях.

Двадцать пятого сентября погода несколько улучшилась.

«Сегодня ветер немного ослаб, поэтому мы воспользовались передышкой и вышли на лодке в море посмотреть, не попадутся ли нам в Западном проливе один-два морских льва», – пишет Райналь.

Однако пляжи, где в прошлом неизменно бывали морские львы, теперь были совершенно пусты. Когда они возвращались назад через бухту Карнли, Масгрейв поднял руку и прошептал, что слышал лай тюленя.

Пришвартовав лодку, они выбрались на берег и увидели старого секача, нареченного ими Королем, и с ним двух не менее пожилых жен. Столь же отважный, как и всегда, патриарх двинулся с воинственным рыком им навстречу, но положение отшельников было безысходным.

«Нам было больно убивать этих бедных животных, особенно старого льва, к которому мы всегда относились с уважением, но нас заставляла нужда – нависала угроза голода, мы не могли отступиться», – пишет Райналь.

Дубинки сделали свое смертоносное дело, и в считаные минуты три туши были погружены в лодку. И снова, таким образом, им удалось избежать голодной смерти.

Затем наступил октябрь.

«Наконец пришел месяц, которого мы так долго ждали (даст Бог, помощь придет еще до его окончания), – записал Масгрейв в своем журнале и снова немногословно прибавил: – Сегодня девять месяцев, как мы потерпели крушение».

Настало время появиться их спасителям, если Сарпи и дядя Масгрейва сдержат свое слово.

На другом конце острова Роберт Холдинг точно так же отчаянно ждал появления спасительного корабля. С наступлением весны погода стала приятнее, но от этого он только еще острее ощущал свое одиночество, чем раньше. Так в бесконечных ожиданиях паруса у него появилась привычка сидеть на скалах, устремив свой взгляд в океан.

Одинок он был как в силу сложившихся обстоятельств, так и по собственному желанию, поскольку его возвращение из Хардвика с вестью о смерти Махони получило неожиданные и малоприятные последствия. Хотя капитан Далгарно и Эндрю Смит должны были ожидать худшего, их потрясение, вызванное новостью, не шло ни в какое сравнение со сдержанной реакцией на предыдущие смерти – вероятно, это объяснялось тем, что погибший был, как и они, офицером. Кроме того, Далгарно, видимо, испытывал чувство вины, так как именно он оставил беднягу на произвол судьбы.