Александр Пискунов - В глуши таёжной (сборник)

Избушка в охранной зоне заповедника.Фото из архива автора

С этим географическим пунктом связано одно интересное, известное мне событие. Здесь одно время на стволе одного из деревьев висели установленные туристами указатели «Европа-Азия». Сейчас их нет. Куда и почему исчезли эти указатели, я и хочу ознакомить читателя. Работал в то время у нас в заповеднике лесником некий Токарев Владимир Иванович, который слыл известным мастером сквернословия. Получалось это у него отменно, скороговоркой. Бывало, выедет он рано утром на двух запряженных в сенокосилку лошадках косить на лугу сено. И тогда далеко по лесу разносятся его ораторские выступления. В обычном общении с людьми Владимир Иванович был молчалив, так как с трудом подбирал необходимые для выражения своих мыслей слова. Здесь же, на лугу, это был совсем другой человек.

Однажды летом нам пришлось вести работы по очистке от завалов южной границы заповедника. Токарев же на лошадке помогал нам в доставке к месту работы бензопилы и топлива к ней. Окончив вечером работу, мы напрямую по тропе пересекли эту гору и спустились к зимовью кв. 115, находящемуся на восточном склоне водораздельного кряжа. Для лучшего удобства мы посоветовали Токареву воспользоваться для этого Шайтанской дорогой, подробно рассказав ему, как это сделать. Прибыв в зимовье, мы приготовили ужин и расположились на отдых. Темнело, но Токарев всё не появлялся, что вызывало у нас беспокойство. Периодически один из нас выходил на улицу и прислушивался, не послышится ли голос заблудившегося товарища по работе. Всё было тихо. Уже ночью мы проснулись от громкого крика и нецензурной брани. «Что, хотели, чтобы я в Азию попал?», – кричал Токарев. – «Это хорошо, что вовремя увидел аншлаг на границе!». Он угрожал жалобами на нас начальству.

Оказалось, что ещё вечером Токарев на лошадке поднялся на перевал и увидел эти географические указатели. Переступать границу Азии он, конечно, не решился и до нас добирался кружным путем. Мы пытались убедить Токарева в том, что ничего страшного не было, что он и сам давным-давно живёт в Азии. «Что, за дурака посчитали? Да? Что, думали, что я не знаю, что живу на Урале?», – кипятился Токарев, сопровождая свои доводы нецензурной бранью. Наконец, нам, кажется, удалось убедить Токарева в том, что живёт он в Азии. Рано утром, когда все ещё спали, Токарев оседлал лошадку и поднялся на перевал. Сорвав указатели, он спрятал их в лесу. Чтоб никаких Азий и Европ здесь больше не было. Ни к чему они здесь – решил Токарев.

Вспоминая эту историю, я, несмотря на сильную усталость, засмеялся. На восточном склоне горы глубина снежного покрова была значительно ниже. Продвинувшись на восток несколько сот метров, я стал обходиться без досок, хотя снег был выше колен. В одном месте я заметил на поверхности снега похожий на головку гриба какой-то предмет. Им оказалось яйцо рябчика. Из-за затяжной весны рябушка была вынуждена снести яичко прямо в снег. Я забрал его для коллекции. К вечеру я спустился с хребта. Громко свистел поползень, сообщая всем, что вернулась весна. «Это я без тебя вижу» – подумал я, наблюдая появившиеся проталины и ручейки. Несмотря на сильную усталость, чувствовал себя счастливым. Меня радовало избавление от снежного плена и возвращение весны.

Весна в тот год выдалась на редкость жаркой и сухой. Все с нетерпением ждали дождя. В лесах создалась высокая пожарная опасность, и нам, лесникам, приходилось часто бывать в лесу. Однажды, после дежурства в своем обходе, вернулся я в зимовье, затерявшееся в глубине первобытного леса. Вечер был тихим и тёплым. Смеркалось. С призывным хорканьем протянул первый вальдшнеп. В темноте ельников, монотонно свистя, вот уже в тысячный раз повторил свою клятву любви и весне пёстрый дрозд. Закрылись и поникли, отходя ко сну, белоснежные венчики анемонов. Было светло, и спать совсем не хотелось. Я сижу, прислушиваясь к звукам весеннего леса.

Вдали раскатисто громыхнуло. Потом ещё и ещё. Чёрная грозовая туча быстро закрыла небо, и стало необычно темно. Всё озарила яркая вспышка молнии. С вершины сухостойного дерева снопом посыпались искры. Тут же на землю с шумом обрушился долгожданный, по-летнему тёплый ливень. Словно на экране гигантского кинематографа, на фоне чёрного неба, в мерцающем свете электрических разрядов то появляется, то исчезает зубчатая стена леса. Удары грома следуют один за другим.

Уже находясь в избушке, сквозь шум взбунтовавшейся стихии услышал я звуки знакомой мелодии. Рядом в лесу кто-то пел. Однако стоило мне открыть двери зимовья, как песня прекратилась. «Наверное, показалось», – подумал я, закрывая двери. Кто же будет петь в такое время? Песня возобновилась. Теперь я отчётливо слышу голос поющей женщины. Я выхожу из зимовья и опять ничего, кроме шума дождя. «Наваждение какое-то», – думаю я, ощущая неприятное чувство беспокойства. Хлопнув дверью, жду появления таинственной незнакомки. Вот песня повторилась опять. Осторожно, стараясь не выдать себя, иду на сближение с поющей «сиреной». Сверкает молния, и в её фиолетовом свете я вижу фигурку девушки. Она стоит ко мне боком, склонив голову, расчёсывает длинные волосы. Нет, это не лесная нимфа, совершающая прогулки по ночному, озаряемому вспышками молний лесу, а выпускница Казанского университета, фенолог Ляйсан Магданова.

Девушка не видит меня и продолжает приводить себя в порядок после трудного перехода. Осторожно возвращаюсь в зимовье и жду её появления. Входит Ляйсан, принеся с собою свежий запах весны и дождя.

– Как же нашла ты сюда дорогу в такую темень? – спрашиваю я девушку.

– А разве молнии плохо освещают дорогу? – отвечает она вопросом на мой вопрос.

Вскоре гром гремел уже далеко. Небо очистилось, и вновь продолжил свои бесконечные свисты пёстрый дрозд. Мы сидим у костра и пьём горячий пахнущий дымом чай.

– Что означает в переводе твоё имя, Ляйсан, – спрашиваю я её.

– Весенняя гроза, – без тени смущения отвечает она.

Ляйсан Назимовна Магданова, младший научный сотрудник заповедника, фенолог.Фото из архива автора

– Значит всё, что произошло этой ночью, связано с твоим появлением?

– Возможно и так, – смеясь, отвечает Ляйсан.

Я смотрю на строгий профиль смуглого девичьего лица, обрамлённого густой шапкой тёмных и ещё влажных от дождя волос, на смелый размах её узких и чёрных, как смоль, бровей. Я подумал о том, что, наверное, счастлив будет тот человек, которому суждено «сгореть в пламени этой грозы».