Женя Мун - Артефакт «Время»

Я улыбнулась. Тополя всегда умели привлечь к себе внимание. Не терпящие жить в тесноте, они, однако, были очень чувствительны к одиночеству.

Солнце клонилось к закату и краски становились гуще. Стремясь без остатка вобрать в себя последние лучи, они до предела насыщались яркостью. Красный кленовый лист сделался кроваво-алым, зёленая трава стала изумрудной, а воздух внезапно приобрёл вкус, оказавшись медовым и терпким. Мой проводник – тонкий морозный ручеек постепенно превращался в смолистый янтарный поток. Трава уже не щекотала, а легонько покалывала слабыми разрядами тока, пытаясь напоить меня энергией. Мне нравилась эта Земля – Парнас, нравилась, потому что одна из немногих была живой и зелёной. И ещё потому, что напоминала об отце.

Мой отец, Локрейн, был друидом. Он принадлежал к одному из наиболее уважаемых кельтских сословий на Земле Этайн, в мире, где леса настолько густые, что белка может добраться с одного конца рощи на другой, ни разу не коснувшись земли, где дерево – это не просто растение, а живое магическое существо соединяющее миры. Кельты считают, что корнями оно уходит в нижний мир – мир мёртвых, а кроной достаёт до верхнего мира – мира Богов. Отец говорил дерево – это человек: ветви-руки, ствол-тело, корни-ноги. Оно также как и мы прорастает из семени, взрослеет, обретает зрелость, увядает и умирает. Вот почему срубить дерево для кельта всё равно, что убить человека.

«Это знание и погубило его», – остановилась я под раскидистой кроной стройного растения и подставила лицо тёплому закатному солнцу. По щекам струились слёзы. Так было всегда, когда я вспоминала отца. Память упрямо не хотела отпускать ни единой его чёрточки: зелёные лучистые глаза, длинные пшеничные волосы.

« … широкая ободряющая улыбка». — Мне вспомнился канун тридцатого маминого дня рожденья, когда у меня никак не получалось распустить цветок жасмина. Мы всю ночь промучили бедное растение, уговаривая несвоевременно зацвести, и, сдавшись, оно буйно расцвёло на глазах у изумленной именинницы. Папа нежно поцеловал маму в губы и, кивая на деревце, гордо произнёс: «Осторожно, Марианна! Настоящая ручная работа!».

Так состоялся мой дебют. Тогда мне было чуть больше шести лет, а ещё через десять пьяный бродяга ударил отца бутылкой из-под дешёвого виски, проломив ему голову. Как нам сообщили, Локрейн пытался остановить его, когда тот обрывал ветки «полудохлого куста», чтобы соорудить себе костёр.

Я порывисто вздохнула. Боль проржавевшим от времени гвоздём вонзилась в сердце, лишая меня воли к жизни.

В детстве мало думаешь о муках одиночества. Но уже тогда я легко могла выделить отца из толпы. Во всём, что он делал, в его движениях, словах сквозила какая-то пронзительная тоска и безысходность. Много позже я поняла, что так мучительно и беззвучно умирала его душа. Судьба жестоко усмехнулась, забросив кельта в мир, где редкое дерево осмелиться пустить корни в землю пропитанную химикатами, а дети видят зелёный цвет, открывая пачку чипсов, окрашенных красителем Е143. Да и название мира – Минос всегда ассоциировалось у меня со смертью загнанного в лабиринт человека. Снова и снова я не уставала поражаться тому, что подобная Земля смогла дать мне жизнь, что она вообще могла породить что-то живое.

Я появилась на свет в ночь на Самайн, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Самайн – один из важнейших кельтских праздников, знаменующий конец «светлой» половины года и наступление «тёмной». У кельтов иное, чем у большинства миров летоисчисление. Месяцы, года и века они считают по лунному календарю. При этом век длиться не сто лет, а всего лишь тридцать. Время суток измеряется не днями, а ночами, поэтому «день рождения» звучит как «ночь рождения», а «неделя» как «восемь ночей».

Самайн – праздник Мертвых. Смерть для кельтов намного более значимое событие, чем Рождение, поскольку считается для того чтобы начался новый рост необходимо освободить для него место. Так и случилось, что моё Рождение пришлось аккурат на ночь Смерти. Друиды верят, люди, появившиеся на свет во время празднования Самайн, отмечены Богами и наделены особенным даром. Дар у меня действительно есть.

От отца я унаследовала способность понимать растительный мир. Как любой житель Этайн я слышу деревья и травы, могу разговаривать с ними, однако никому из кельтов не дано управлять их жизненными энергиями, подчинять своей воле. Никому, кроме меня.

В тот день Локрейн встречал меня после школы. Во дворе он присел возле небольшого кустика Плюща, который в борьбе за существование тщетно пытался ухватиться за железную стойку гимнастического турника. Отец стал серьёзно ему что-то объяснять.

«Наверное, уговаривает переехать из этого жуткого места», – улыбнулась я, глядя в окно, но в следующий момент уже наблюдала, как двое охранников угрожающе надвигаются на папу. Такое нам было не впервой. Человек, разговаривающий с травой, в этом мире признавался социально-опасным.

Кое-как дождавшись звонка, я пулей вылетела на улицу. Локрейна пытались грубо выпроводить с территории школы. Тот робко сопротивлялся, объясняя, что ждёт дочь, на что один из провожатых брезгливо заметил: «Не повезло же девчонке с папашей!».

Я впала в ступор. Отцовская беззащитность, наглость охранников, животная радость зевак, слетевшихся в предвкушении драки – всё слилось в одну ослепительную вспышку ярости. Ногти до боли впились в ладони, а в голове вдруг зазвучал тонкий детский голосок:

На глазах у изумлённой публики робкий кустик Плюща начал стремительно разрастаться. Молниеносно выпуская ярко-зелёные побеги и разворачивая гигантские листы, растение захватывало всё большую и большую площадь. Точно змеи стебли Плюща извивались и стелились по земле, двигаясь в направлении людей, удерживающих отца.

Толпа испуганно охнула и отступила. Отпустив Локрейна, стражи принялись сдирать с себя проворные ростки, но откуда им было знать о пикировке?! О том, что в месте отрыва стебель начинает ветвиться с удвоенной силой. Не прошло и сотой доли секунды, как Плющ стал душить их за горла.

Я отрешённо наблюдала за представлением. Казалось, всё происходит само собой, помимо моей воли.

В толпе начали кричать. Нет, не в толпе, кричал мой отец:

– Не надо! Остановись! – яростно тряс он меня за плечи. Я медленно подняла на него глаза и в голове прояснилось. Увидев синеющие лица охранников, я в панике потянула к ним руки: