Надежда Синельникова - Легенды Амастриды

У харчевни Северных ворот они остановились. Через приоткрытую дверь до них доносились громкий хохот и пьяные песни. Брайс хотел пройти мимо, но Рэн влекло туда, в шум и веселье, она так устала от тишины заброшенного замка.

– Накинь капюшон, – прошептал он ей в самое ухо, и жаркая волна обдала ее щеки, так близко оказались его губы.

Быстрым движением она набросила ткань на золотые волосы, и оба вошли внутрь. Камин коптил и почти не давал тепла, но посетители не обращали на это внимания. Почти все столы были заняты веселящимися солдатами и горожанами, полураздетые служанки охотно позволяли хватать себя где пониже, пока разносили выпивку и мясо, несколько даже сидели на коленях пирующих и пьяно хихикали. Брайс почти силой потащил опешившую девушку к дальнему пустому столу, свирепо глядя по сторонам, не возникнет ли у мужчин желания тронуть Рэн. Едва дыша от страха, она вцепилась в Брайса.

– Не бойся, они тебе ничего не сделают. Они просто веселятся.

– Веселятся! Как можно веселиться, когда на нас движется целая армия? – воскликнула Рэн.

– Они знают, что скоро умрут, и надежды никакой нет. Так почему бы не порадоваться перед смертью, не пить, не любить женщин, не драться… Это единственное, что нам всем осталось.

Брайс видел, что она ни на минуту не забывает о грозящей гибели, что она словно вся заледенела от этого ожидания и не может по-настоящему радоваться ничему. Он взял две кружки кислого вина, Рэн закашлялась, но выпила свое. Несколько солдат затянули хмельными голосами песню. Рэн ее хорошо знала и в лучшем исполнении, от фальшивых нот она морщилась, но против воли тихонько подпевала.

Певец стал безбожно фальшивить, и на него зашикали со всех торон. В другом углу харчевни кто-то лихо отплясывал с полногрудой служанкой, а остальные, выбивая ритм кружками, громко вопили другую песню:

Дальше текст стал еще фривольнее, и Рэн смутилась. Теперь вся эта прогулка казалась глупой детской выходкой, она встала и пошла к двери, Брайс бросился следом. В этот момент коротышка в засаленном камзоле взобрался на стол и заорал:

– Всем вина за мой счет! Давайте, друзья, погуляем перед смертью как следует! Пусть хейлям не достанется ни одной девственницы севера!

Одобрительный гогот был ему ответом, он слез со стола и проковылял к бочонкам с вином. Локтем он неосторожно задел Рэн и бросил на нее долгий взгляд.

– Будь трижды прокляты хейли, эти мерзкие выродки Черного бога, и их приспешники! – он грязно выругался и сплюнул. Рэн опрометью бросилась к выходу и упала бы в снег, если бы Брайс не успел перехватить ее. Рэн трясло, по щекам градом бежали слезы.

– Что с тобой? – Брайс пытался заглянуть ей в глаза, но Рэн отворачивалась.

– Он сказал это мне! – захлебываясь слезами, выговорила наконец она. – Я хейль!

И слова полились потоком, она рассказывала про возвращение Крэйна, про ночь пожара, про свое постепенное превращение… Брайс, ошеломленный ее словами, лишь крепче прижимал к себе девушку, давая ей выплакаться. Потом он бережно закутал ее в плащ и усадил на стену перед собой, взял в руки ее лицо.

– Послушай меня… В россказнях, которыми пичкают в таких тавернах, нет и половины правды… Хейли не чудовища, они тоже люди, только другие… Среди них есть и хорошие, и плохие…

– Откуда тебе это знать?

– Я знаю, Рэн! Я сам знаю в Тимбаре и Ситче хейлей, которые по благородству не уступят твоим северянам.

Смутно, пробуждающимся женским чутьем Рэн поняла, что он говорит о женщине, о женщинах… Неприятное чувство кольнуло в сердце. Но она отогнала его.

– Значит, для тебя я не отродье Черного бога, не мерзость, недостойная ходить по земле?

– Ты – человек, не свыкшийся со своим существом… ты научишься жить с этим… И Рэн… тебе не нужно никого убивать, когда произойдет обращение.

– Но Крэйн… – даже сейчас при упоминании о той ночи она содрогнулась.

– Крэйн хотел убивать, в этом все дело… Ты станешь сильнее и примешь другой облик, но это все равно будешь ты… самая лучшая девушка на свете…

Он наклонился к запрокинутому лицу Рэн, осторожно прикоснулся к мокрым щекам, боясь испугать ее, и властно, сильно поцеловал эти вздрагивающие, соленые от слез губы, они удивленно раскрылись ему навстречу…

До дворца они добрались в полной тишине, Рэн молчала. Он боялся спросить, что она думает, увидит ли он ее еще… Брайс верил в свою счастливую звезду, она свела его с Рэн, она не даст им разлучиться! У входа Рэн обернулась к нему, словно ждала еще чего-то, потом несмело сжала крепкую руку.

– Спасибо… за все… что выслушал меня…

– Рэн… – голос неожиданно охрип, будь он проклят! Неужели все, и она уйдет в свой дворец вот так!

‒ Я буду рада, если вечером найду тебя у стены… – она улыбнулась, – и если стража тебя не поймает…

В узкое стрельчатое окно Трэйд отчетливо видел Рэн и мужчину у ворот. Он не обнял, не поцеловал ее, но то, как Рэн коснулась его, сказало ему больше. Он с силой сжал кулаки. После той ночи в Рэн что-то неуловимо изменилось, но он любил ее, и ничто не могло этого поколебать. Он еще долго стоял, прижавшись к холодному стеклу лбом, борясь с яростью и ревностью. Ему одинаково сильно хотелось придушить Рэн и заключить ее в объятия. И убить ее спутника.

Время неслось неумолимо, день пролетал за днем, и Рэн не успевала даже осознать этого. Всю последнюю неделю она жила словно двойной жизнью. Днем молодая королева была поглощена делами: нужно было починить крепостные ограждения, усилить стены, запастись провизией в убежище в самом сердце города. Она без сожалений рассталась с кованым сундучком, где хранились ее драгоценности; к чему они, если носить их ей не придется. На вырученные деньги ее военачальники наняли солдат с Южного Рога. Рэн сохранила только тонкую серебряную подвеску с диковинным кулоном, ее носила мама до самой смерти и оставила ей. Наемники с юга ее пугали, высокие, смуглые, всегда молчаливые, они заполонили город, и не будь войны, в следующем году по улицам бы носилось не меньше дюжины смуглых ребятишек. Но шла война, и выбирать не приходилось. Зато с каким нетерпением Рэн ждала вечера, она бежала к стене и радостно восклицала, когда видела, что навстречу ей из сумрака выходит Брайс. С ним было легко и надежно, он, казалось, ни капли не боится смерти.